– Вот, Элиночка, держи, – бабушка вернулась в кухню с пакетом и протянула его Элли.

В голове у Элли застучало от странного предчувствия. Мысли путались, пульсировали, извивались, а в груди стоял колючий ком, и его было никак ни выдохнуть, ни загнать глубже, чтобы не мешало, не болело, не жгло.

Элли открыла пакет и достала платье. Синее, длинное и такое знакомое. По нему летели белые стрижи. У Морганы с витража в замке Города Снегов было похожее. Морганы. МоргАнны.

У Элли пересохло во рту – у тяжести, которая колючим клубком медленно перекатывалась в груди, казалось, в одно мгновение выросли пики, и они словно проткнули ее насквозь изнутри во все стороны. Элли съежилась и прижала ладони к груди. «Боль такая настоящая, – подумала она, – будто я сейчас в считанные минуты истеку кровью и упаду замертво».

– Что это? – проговорила она. Хотя прекрасно знала, что.

– Любимое платье Анечки, – ответила бабушка.

Элли, шатаясь, ушла в ванную и переоделась. Платье было чуть-чуть свободно. Элли смотрела на свое бледное лицо, красноватые припухшие веки и глаза, обычно цвета янтарного меда, но теперь такие темные, словно мед загустел и превратился в нефтяную пленку. Элли поправила рукава-крылышки. Белые стрижи летели по чистому синему небу как ни в чем не бывало, свободные, беспечные, безмятежные.

Элли убрала волосы в хвост, плеснула в лицо холодной водой, потом долго стояла, уткнувшись в полотенце. Наконец, словно очнувшись, выпрямилась и вышла из ванной.

– Я уже решил, что ты передумала, – вздохнул Мика.

– К сожалению, нет, – ответила Элли.

* * *

На следующее утро Элли с отцом и Микой сели на рейсовый автобус, который отправлялся с автовокзала Топольков до деревни и монастыря со старинным храмом Николая Чудотворца. Храму было больше трехсот лет, а монастырь при нем появился около ста лет назад. Рассказывали, что после революции возле его стен расстреляли трех монахинь. Как этот храм уцелел в темные времена Советского Союза – было загадкой. Его не тронули трансформации, коснувшиеся большинства церковных построек, все триста лет храм, который в народе называли Никольской церковью, был действующим: и когда прогремела революция, и в разгар всех войн, и на протяжении всей советской эпохи. Старые люди говорили, что место здесь такое намоленное, что боли и страдания тех, кто приходит сюда, непременно отступают.

Автобус остановился у поля. В саму деревню он не заезжал. Чтобы добраться до монастыря, нужно было пересечь засеянное овсом поле, пройти две улочки и мост через речку. Тропа была заросшей, едва приметной, по ней ходили редко, поскольку жилых домов в деревне имелось от силы пять-шесть. Мика шел рядом и нес рюкзак сестры, отец чуть поодаль, сзади. Элли не поднимала глаз, наблюдая за своими кроссовками, сминающими траву, усыпанную мелкой росой. Прошло больше десяти лет с тех пор, как над полем пролетел прах ее матери. Больше сотни дождей назад он растворился в земле, но Элли казалось, она чувствует запах пепла.

На мосту Элли остановилась и долго смотрела с него в воду, а потом на поле. Мика с отцом ждали ее на той стороне и пускали по речной глади блинчики. В конце концов один из блинчиков, пущенных Микой, так бодро запрыгал по воде, что капли долетели до Элли, и она, ощутив воду на лице, очнулась, отпустила перила и пошла к храму, стоявшему на пригорке над рекой. Золотое солнце сияло над тройной аркой ворот в ограде вокруг монастыря. Храм со множеством карнизов и лепных украшений над окнами был высоким и величественным. На куполе цвета мерзлой земли, лишенной травы, рассыпались звезды.

Старинные часы на колокольне пробили восемь. На чугунных ступенях, где были выбиты библейские сюжеты, дрожала белесая утренняя дымка. В храме спросили игуменью, мать Серафиму, но бойкая розовощекая старушка у прилавка с иконами сказала, что матушка в паломнической поездке по святым местам и за старшую мать Ариадна. Попросили позвать или проводить до нее. Старушка закивала и позвонила кому-то. После сказала:

– Ждите, придут к вам. А пока можете свечки поставить да заказать чего надобно: требы и прочее.

Отец заказал сорокоуст за упокой рабы божьей Анны. Мика и Элли сели ждать на лавочку.

Вскоре к ним вышла небольшого роста женщина с белой фарфоровой кожей без единой морщинки, губами, такими бледными, что отчетливо была видна лишь прямая черта рта, и светлыми глазами с черными ресницами, такими густыми, что они казались накрашенными. На вид ей было не больше тридцати, и было странно видеть в монашеском одеянии столь яркую красавицу. Имя оказалось ей под стать: Ариадна, вернее, мать Ариадна.

Она спросила у Элли имя, данное той при крещении, и с той секунды обращалась к ней исключительно как к Елене. Потом отвела в сторону отца, и разговор их длился не более двух минут: монахиня слушала, кивала головой. Он протянул ей листок с телефонами и домашним адресом, и та свернула и убрала его в складки рясы. Затем она перекрестила их всех, взяла Элли за руку и повела внутрь храма. Мика рванулся было следом, чтобы расспросить, сам не зная о чем, удержать, не отпускать сестру, но тут мать Ариадна остановилась, повернулась и тихо сказала:

– Господь с вами.

И пошла дальше. Отец с Микой стояли и смотрели, как монахиня и Элли уходили вглубь храма. Элли ни разу не оглянулась.

У Мики было чувство, что он может ее больше никогда не увидеть, что она навсегда останется в этих темных стенах среди отрешенных ликов святых. Ему казалось, что глаза, смотрящие с икон, были невидящими и пустыми. Голова закружилась, и стены храма вдруг поехали на Мику, и он, шатаясь, с трудом добрался до двери и вывалился на улицу. Отец ждал его снаружи.

– Мне не нравятся церкви, – процедил Мика, тяжело опустившись на ступени, – мне всегда плохо внутри, там такой странный запах, что тошнит. Зачем ей туда? Неужели она думает, что ей там станет легче, или чего она вообще хочет от этого… заведения? Никогда не думал, что она… верит. Идем отсюда, пожалуйста.

Они пошли по направлению к остановке.

– Бог внутри нас, – сказал отец. – И повсюду. И имен у Него миллион, и ни одно из имен не является Его именем. Я не эксперт рассуждать о религии, сын, да и смысла не вижу философствовать на тему, в которой столько политики и вопросов, с верой вообще не связанных, но мне лично понятно только одно: люди с момента своего появления на свет ищут Бога. Значит, Он им нужен или есть. И если честно, неважно,