чувствовал, что она не хочет сейчас никаких прикосновений, никаких слов.

К ужину Элли сама вышла из комнаты как ни в чем не бывало, села со всеми за стол и, привычно ковыряясь в тарелке, начала задавать уточняющие вопросы спокойным и отстраненным голосом.

Выяснила, что матери ее, Анне, на момент смерти было двадцать пять, что была она художницей, рисовавшей декорации и костюмы для местного театра в Топольках и иногда картины на заказ. Что о биологическом отце Элли ничего не известно, и в свидетельстве о рождении (настоящем, уточнила она) в соответствующей строке стоял прочерк. Что плюшевый медведь, со слов Анны, был подарен малышке биологическим отцом, когда она, Элли, родилась. Причем, как уже было сказано, никто этого отца, кроме Анны, никогда не видел. Попросив семейный альбом, Элли долго смотрела на фото, где была Анна.

Вот они с братом идут по улице и катят коляски. Вот Элли на руках у Анны, а Мика на плечах у отца. Элли много раз до этого рассматривала альбом, но сейчас словно впервые видела эти фотографии. Вот Анна в театральном костюме из какой-то пьесы. На фото благородная дама со средневековых картин: квадратный вырез платья, волосы гладко причесаны и убраны назад, на лбу тонкая лента. На губах легкая улыбка, а глаза грустные. Элли вытащила фотографию из уголков, медленно закрыла альбом, встала из-за стола и ушла в комнату. Положила фотографию Анны под подушку, легла и отвернулась к стене.

Родители молча допили чай и ушли в свою комнату, а Мика еще долго сидел за столом и рассматривал фотографии в альбоме. Мыслей было много, но они так перепутались между собой, что выделить хоть одну ясную и четкую было совершенно невозможно. У Мики возникло ощущение, что он находится в каком-то странном стеклянном месте, где нет ни входа, ни выхода, ни потолка, и вот-вот закончится воздух, и наступит кислородное голодание. А мир вроде бы такой же, как всегда, и все прозрачно, но в том-то и дело, что все упирается в это «вроде бы». И вот они – родители, а выясняется, что они четырнадцать лет не говорили им с Элли правды. И вот она – любимая и родная сестра, которая вдруг словно больше не видит и не знает его. И в глазах у нее страшная пустота, и у него начинают дрожать руки, когда она, Элли, так смотрит.

Мика закрыл альбом и опустил лоб на его клеенчатую коричневую обложку, проваливаясь в темный тяжелый сон. Ему снилось, что он попал в какое-то параллельное пространство, где все состоит из разноцветных пазлов, и он сам тоже сделан из маленьких кусочков, которые вдруг начали один за другим отцепляться и разлетаться в разные стороны. Было совсем не больно, но почему-то очень холодно, и из клубка запутавшихся мыслей выбилась одна, жуткая и четкая: еще пара минут, и все будет кончено, и ни одного кусочка от его тела не останется. Вместо луны в окно светил большой белый пазл. Органы чувств отключались, и краем сознания Мика уловил, что белый пазл влетел в кухню и мигает прямо над ним.

– Кто ты? – мучительно раздвигая губы, выдавил Мика.

– Вставай, попрощаемся, – ответил большой белый пазл голосом Элли.

– В смысле? – не понял Мика.

– В коромысле, – отозвался пазл и окончательно превратился в Элли, – не могу я тут. Не хочу, плохо мне.

На кухню зашел отец.

– Где картины моей мамы, если она была художницей? – поинтересовалась Элли вместо привычного «доброе утро, па». – Должно же было хоть что-то остаться.

– У бабушки и дедушки, наших с Аней родителей, – ответил отец, – Бабушка многое сохранила: одежду, картины, игрушки…

– Тогда я поехала, – сказала Элли. – Все равно же, как обычно, собирались в Топольки? Вот я и поеду. Пусть мне бабушка и дед расскажут, почему врали, как и вы.

– Можно с тобой? – попросил Мика. – Пожалуйста.

Элли пожала плечами. Пожалуй, было бы неплохо ехать в компании брата.

– И с чего бы нам вас отпускать одних на поезде? – поинтересовался отец. – Хватит выдумывать, у нас с мамой отпуск через неделю, вот и поедем все вместе.

– Тогда я из дома уйду, и вы вообще меня больше никогда не увидите! – процедила Элли.

– Смелое заявление, звучит как угроза, – повысил голос отец, – тогда запрем тебя в комнате, пока не передумаешь сбегать.

– Милый, не надо, успокойся.

Мика посмотрел на маму: выглядела она неважно. Бледная, осунувшаяся, с темными кругами под глазами.

– Пусть дети собираются, у меня знакомая проводницей устроилась, помнишь, я говорила? К ней в вагон возьмем билеты, а там бабушка и дедушка встретят. Позвони, пожалуйста. А через неделю мы приедем к ним.

Когда Мика и Элли были маленькими, они жили у бабушки с дедушкой в Топольках по пол-лета и очень любили эти ежегодные путешествия. Через станцию, которая находилась в двадцати километрах от их города, поезд проходил в час ночи. Нужно было как можно тише, чтобы не будить народ, пройти на свои места, быстро переодеться, убрать чемодан и нырнуть под одеяло. Родители и Мика моментально засыпали, а Элли смотрела на долго не гаснущую лампочку, потом садилась и считала фонари, мелькающие за черным окном, пока кто-нибудь не начинал ворчать, что слепит и холодно, и не опускал штору. Элли вздыхала, ложилась и еще полчаса не могла уснуть, думая обо всем на свете.

Когда она просыпалась, все уже завтракали, разложив бутерброды, вареные яйца и прочую красоту на маленьком столе. Элли быстро умывалась, и ее, по обыкновению, пускали к окошку, где она уютно поджимала под себя ноги и смотрела на убегающие деревья и столбы.

* * *

В этот раз они с Микой были вдвоем. Отец посадил их на поезд, Мика закинул чемодан на третью полку, потому что оба нижних места с багажными отделениями были заняты спящими пассажирами. Забравшись на верхнюю полку, Элли отвернулась к стене. Мика лежал и смотрел на сестру. Как так все изменилось в один момент? Он не мог избавиться от мысли, что все это – ошибка, ведь ему всегда казалось, что Элли мама и папа любят больше, чем его, а как такое может быть, если она им не родная дочь? Впрочем, разве изменилось что-то вообще? Ведь для него Элли как была сестрой и самым близким в мире человеком, так и осталась. Зря она так расстраивается. Мама и папа пылинки с нее готовы сдувать, относились к ней всегда как к чуду какому-то: умница, красавица, фантазерка. Да она и есть чудо, он тоже ведь так думал и думает.

– Мика, хватит сверлить мне затылок, – сказала Элли, – спи уже.

Мика вздохнул и отвернулся.