да если их сметаной сверху полить. А вот матушка моя, та соленья разные мастерица делать, — он отхлебнул чая, и передвинул фигуру. — Так вот, Бартеломью в том хуторе живет, ну и предложил мне свои услуги проводника.

— Сколько вы с ним там времени провели? Не успел он тебя своей болезнью заразить?

— Какой болезнью? Выглядел он вполне здоровым. Старым, только.

— Душевной, конечно.

— Ну, то, что он не много того, я заметил.

— Нет, молодой человек, его болезнь другая, она из глубины сердца, разум его разрушает. Скажи мне, он футболил при тебе?

— Что значит «футболил»?

— Кошками в футбол играл?

Бимен вытаращив, глаза смотрел на Максимильена.

— Странно, не похоже на него. Его же не заткнешь… — продолжил художник, после того как передвинул одну из фигур.

— Я видел однажды, как Бартеломью пнул кота, но признаться откровенно, подумал, что это расплата за содеянное. Кот набедокурил, за что и получил заслуженное наказание.

— Я удивлен не меньше твоего, парень. Ничего, что я с тобой на «ты»? — в ответ Бимен махнул рукой. — Он тебе, что, совсем ничего не рассказал?

— Он рассказывал про свою деревню, про лагерь, как вы с ним вожатыми были, про то, как надо чай готовить, и еще много про что, я уже точно и не припомню. Но вы правы, Бартеломью страшно красноречив, особенно первый день. Я даже заснул под одну его историю. Стыдно признаться, но не знаю, чем она закончилась.

— Это не та, когда мы с ним за поварихой подглядывали?

— Так чем тогда все закончилось?

— А, ты, до какого момента помнишь?

— Судя по всему, до самого интересного. Вы смотрели в дверную щель на двоих спящих там.

— Я тебя разочарую, мой юный друг. Эта часть рассказа является плодом твоего воображения. Когда мы прибежали туда, все уже закончилось, даже не начавшись. Эти двое, заблевали все вокруг, и поддерживая друг друга, удалились в основной корпус столовки, где, наверное стали умываться, пить воду и приводить себя в порядок. И как раз, когда они, так сказать, фонтанировали рвотными массами, мы с Бартеломью и видели. А вот звал я его, для того, что бы вдвоем посмотреть за этой влюбленной парочкой. У них только-только все начиналось, и я побив все мировые рекорды, буквально слетал, и притащил нашего очкарика, от того, что одному жить с «таким знанием» невозможно. Но как только он появился, а завхоз, между прочим, в тот момент уже лез к Поле под юбку, ее накрыл вертолетный полк. Она оросила своего кавалера с ног до головы, он пытался закрываться руками, но безуспешно. Такой атаки не выдержал и его желудок, и словно бахчисарайский фонтан, вылился ей на ноги. Потом она хохотала, как припадочная, а он бормотал какие-то ругательства, и вместе с ней, шатаясь на скользком полу, удалились из нашего поля зрения.

— М-да! — только и мог выдавить из себя слушатель. — Моя версия интереснее была.

— Уж не знаю, что ты там себе нафантазировал, но поверю на слово. Лучше, значит лучше. Твой ход! — напомнил гостю про замершую партию повеселевший Максимильен.

— А что за болезнь-то, про которую мне должны были рассказать?

— За этой историей, тебе, мой милый друг, придется еще раз к Барти съездить. Только выспись, как следует, а то приснится еще что-нибудь, не по тексту, а ты наивный будешь думать, что так и было на самом деле.

— Ой, совсем забыл! Мне же велено вам посылку передать. — Бимен поднялся с кресла. — Она в машине. Я быстро. Туда и обратно.

— Там открыто! Дорогу вспомнишь? — прозвучало вдогонку взбирающемуся по ступенькам пчеловоду-грибнику. Который не много притормозил на обратном пути, что бы хоть чуточку подольше посмотреть на картины.

— Вот, это вам! — сказал гонец, протягивая конверт с фотоснимком.

— Что это? — выразил недоумение художник. — Я думал, ты мне ведро груш привез. — Максимильен заглянул в конверт. Напускное веселье мгновенно растаяло, мускул на лице дрогнул, губы сжались, превратившись в тонкую кривую линию. Он медленно, даже нет, не медленно, а тяжело поднялся с кресла, пустой конверт скользнул на пол. Художник отвернулся от стола, и, не проронив ни слова, зашагал к импровизированному бару, где не отрывая глаз от фотографии, свободной рукой достал бокал, и наполнил его той самой темной жидкостью, которую добавлял в чай. Потом, так же молча сел обратно, все еще держа снимок перед собой, и продолжая смотреть в него. Секунду спустя осушил бокал двумя глотками, закрыл глаза, и положив фотографию на стол, откинулся в кресле.

— Мне говорили, что ни одной не осталось…

— Да, он сказал, что эта последняя, других нет.

— Все это время она была у него! Представляешь?

— Он вас обманывал?

— Нет, мы договорились больше не вспоминать то лето, но сегодня я, наверное, не удержусь. — Максимильен снова встал, подошел к бару, выудил ту самую бутылку, из которой уже наливал, принес ее и поставил на стол. — Постараюсь особо не рассусоливать. — Начал он, наполнив еще раз свой бокал, и поставив его на стол, рядом с шахматной доской. Он откинулся в кресле, из-за чего оно пришло в движение, задумчиво посмотрел в сторону своего пруда, и начал рассказ.

***

Я был в лагере еще за неделю, до его открытия, потом появилась она, та девушка с фотографии, а дня через два, остальные. Вместе с ними и появился Бартеломью. Мне дали малышей, потому что я уже учился в универе, а Барти получил среднюю возрастную категорию. Аля, так звали нашу новую знакомую, должна была присматривать за девчонками. Кроме нас были и другие вожатые, но отношения, хорошие отношения сложились только у нас троих. Наши с Алей корпуса стояли рядом, Бартеломью жил чуть подальше, что, однако не мешало ему частенько с нами пересекаться. Понимаешь, — художник потянулся к столу и взял с него чашку с остывшим чаем, отпил, и вернул чашку обратно. — Буквально с первого дня я начал в нее влюбляться.

Помню, иду такой важный, мимо ее блока, в который