совершенно другом состоянии. В нем начинала клокотать злость, и это было видно по его лицу. Таким свирепым я его не видела и даже представить себе не могла. Он схватил меня за плечи, до боли сжал и стал целовать. Это не были поцелуи любви или даже страсти. Он будто хотел взять что-то мое, личное. Отобрать, высосать это из меня.

Я стала сопротивляться. Но он был сильнее.

Все прекратилось, когда с шумом распахнулась дверь и из комнаты, ругаясь, как заправский сапожник, выскочила Люся-Мила.

– Козлина! Урод! – визжал женский голос. – Ненавижу! Эти эмоции предназначались Золотову, пытавшемуся, видимо, удержать пьяную фурию в пределах кабинета, потому что на какое-то время она замолкла, пораженная той мизансценой, что развернулась на ее глазах. В этот момент Матвей посмотрел в сторону женщины. Выражение лица его так и не поменялось, оставаясь злым.

– Ты! Ты! – она не могла подобрать слова и только открывала и закрывала рот, будто рыба, выброшенная на берег. Потом закричала, и кинулась на нас.

Остановил ее Золотов. Скрутил, сжал. Но она продолжала вырываться и биться в истерике.

– Уроды! Уроды! Как я вас ненавижу! – это были самые безобидные оскорбления, что сыпались из нее, как из рога изобилия. Омерзительная картина продолжалась долго. Наконец, Люся-Мила немного успокоилась. По крайней мере, перестала вырываться и орать, а просто тихо скулила.

– Сука, долбанная, – зло бросил в ее сторону Матвей Червонный, и мне показалось, что сейчас, он подойдет и ударит ее, настолько в его глазах горело злое бешенство. Сильные руки выпустили меня, и мужчина шагнул к лежащей на полу молодой женщине, наклонился над ней и процедил сквозь зубы:

– Шлюха, – рука взлетела и с размаху обрушилась на ее голову. Она опять закричала, теперь уже от боли, но получила второй, еще более сильный удар кулаком в лицо и ненависть в ее глазах уступила место дикому страху.

– Матвей! Прекрати! Не смей! – Золотов перехватил занесенную для третьего удара руку. – Прекрати, я сказал!

Они сцепились взглядами, будто два коршуна, не уступая друг другу в силе.

А я, воспользовавшись моментом, сбежала. Последнее, что врезалось в память, это отползающая от них с окровавленным лицом Люся-Мила.

Сказать, что меня трясло, ничего не сказать. Произошедшее в «Люксе» не вписывалось ни в какие рамки моего восприятия того мужчины, с которым, хоть и очень короткий срок, но я была счастлива. Он оказался монстром, способным ударить женщину, поднять руку на более слабого. Это качество, в моем понимании, всегда было самым ужасным и не приемлемым.

В голове билась мысль вызвать в номер охрану, но я отбросила эту идею. Потом пришлось бы долго объяснять начальству всю ситуацию, что-то врать, не договаривать. Я подумала, что там все взрослые люди. У Люси-Милы, в конце концов здесь мать. Больше в обиду дочку не даст. Да и на Матвея отец и дядя найдут управу. Пусть разбираются между собой.

Тяжелый осадок не отпускал еще очень долгое время, не давая сосредоточиться на работе. Я вызвала сменщицу, сославшись на плохое самочувствие, и заперлась в своей комнате. Надо было все это как-то переварить. Об алкоголе, теперь, я даже не помышляла.

13

После обеда раздался стук в двери:

– Белла, – послышался приглушенный женский голос, – открой, к тебе пришли.

К моему удивлению, на пороге комнаты, вместо Линды стоял Матвей Золотов. Лицо мужчины было серьезным. Куда-то исчезла и ирония, что постоянно проблескивала в его глазах.

– Вы прямо как тот волк из сказки. Съел бабушку и ее голосом заговорил, – оглядывая пустой коридор, пошутила я.

Но шутка не удалась.

– Нужно поговорить, – без предисловий сообщил он. Я пожала плечами:

– Говорите.

– Может, впустишь?

Держать его на пороге, значит дать кому-то возможность все услышать. Мне не нужны были не сплетни, ни могущие последовать за этим разбирательства с начальством. Снова отправляться в общежитие колонии не хотелось.

Он вошел, огляделся, сам выбрал, где сесть.

– Думаю, не нужно объяснять по какому поводу я здесь, Белла?

Его официальный тон показался мне неуместным.

– Думаю, догадываюсь, господин Золотов.

– Зачем так церемонно, – кажется, ему не пришлось по душе мое обращение. Он нахмурился.

– Давайте уже переходить к делу, – оборвала я его дальнейшие рассуждения кто, к кому и как должен обращаться.

– Хорошо, – он немного помолчал подбирая слова, а может быть тон, с каким продолжать беседу и вдруг я с удивлением поняла, что эта ситуация его тяготит. На красивом лице, на миг, проявилась тень мучительного стыда.

– Во-первых, я хочу принести извинения, за ту безобразную сцену, – наконец последовало объяснение его прихода.

Я опустила взгляд. В памяти всплыли отвратительные картины происходящего еще несколько часов назад в номере его племянника.

– Мне пришлось рассказать обо всем брату. Он очень расстроен и огорчен поведением сына и просил, – в его руках появился пухлый бумажник, – компенсировать моральный вред причиненный вам.

– Знаете, что! – меня разобрала злость, – катитесь вы, и вся ваша семейка, к черту! И если вы боитесь, что я расскажу обо всем своему руководству или еще кому-то, и подмочу чью-то идеальную репутацию, то можете быть спокойны. Вы привыкли, что все можно измерять деньгами? Ошибаетесь!

Его лицо окаменело. Бумажник исчез из рук, будто и не было.

– Вы все неправильно поняли, Белла Аркадьевна.

– Да вы что! Какая я несообразительная, глупая баба. А что вы вообще со мной считаетесь? Кто я? Отбывающая наказание зэчка!

– Зачем так? – он растерялся от моих обвинений. – Это не имеет никакого значения.

– Имеет! Уходите! Я не хочу иметь ни с вами, ни с вашим племянником ничего общего. Не удивлюсь, если это вы подстроили ту встречу в номере.

– Я не знал, что такое произойдет!

– Ах, вот как!

– Да, признаю, мне было это важно – ваша встреча с Матвеем.

Признание было неожиданным, и теперь уже я растерялась. Злость сменилась непониманием и недоумением: к чему он ведет? А потом, я не могла подобрать слов, чтобы описать нахлынувшие, после осмысления сказанного им признания, чувства. В голову лезли хлесткие оскорбления, но я смогла себя удержать и не унизиться, опустившись до уровня Люси-Милы.

Он все прочел на моем лице:

– Белла, я объясню! – в его голосе засквозило отчаяние. Он попытался приблизиться, но в тот момент, я ничего не желала понимать.

– Дверь открыта, – ледяной тон погасил зародившуюся в его глазах надежду.

– Прощайте, – он больше не стал настаивать ни на чем. Но в дверях обернулся, снова достал бумажник, в руках появилась прямоугольная карточка.

– Я все же считаю отдать долг вашей добродетели, – голос его звучал уже холодно. –