Ну, а после, приняв вид человеческий, да не сыскав меня среди мертвых, разразилась смехом довольным, глумясь над моей храбростью.

— Мужичок-чок-чок, дурачок-чок-чок,

Был силен, был храбер. Не примерившись,

На меня попер!!!

Мужичок-чок-чок, дурачок-чок-чок.

Кто ты теперь? Покойничок!!!

И услышал я слова глумливые, разгорелось сердце молодецкое. Встал я, телами врагов заваленный, и молвил голосом страшным:

— Ой ты, чудище, да заморское. Рано празднуешь, похваляешься. Сила темная тебе дадена, а мозгов, увы, не прибавилось. Ты раскрой глаза, осмотрись вокруг. На земле ты стоишь, все бахвалишься, сапогом грязным ее попираючи. Но не видишь ты, чудо безмозглое, как соратники твои на траве лежат. На траве лежат, не шевелятся.

И пришло твое время, закончилось. Не заметило ты, похваляючись, что моя земля бережет меня, от врагов лютых злобных спасаючи. А изведай-ка ты моей силушки, что дает мне землица Русская. Кулака моего мужицкого, честной магией да окутанного.

Не стерпело чудище гадкое, зашипело, окутавшись пламенем, да эфиром поганым и плюнуло. Но влетел в нее мой кулак, да пришел на помощь огонь очага и водица родная, колодезная. Ну и вслед за ней земля-матушка, накрыв полюшко будто саваном.

Засвистел ветер, брат мой названный, закружил, завертел, да запутал все. Разгорелся огонь жаром-пламенем и спалил чудо -юдо заморское. А водица смешала пепел тот, да ушла в землю нашу, русскую, глубоко внутри спрятав нелюдей, где им самое место навечное.

Фух, во как загнул — это я для потомков, если что, когда битву мою с франками описывать будут. Победил я, в общем — ну, кто бы в этом сомневался. Не скажу, что сильно легко — повозиться пришлось, но справился. Порхал как бабочка, жалил как укол от неопытной медсестры. Обычных вояк просто раздавил, а магов — тех кого спалил, кому просто набил морду и взял в плен. Я гуманист, где-то в глубине души, и очень добрый.

Потом перелетел через стену, посмотрел на Лизу, заляпанную кровью и баюкающую руку, вернулся и добил оставшихся. Я гуманный, но ровно до тех пор, пока не трогают мое.

Опять вернулся — что-то я стал прыгать как кузнечик, — и уже сам принялся за ее лечение, а после и за остальных защитников крепости.

Вдалеке бухали пушки — это наша эскадра отправляла на дно корабли франков. Двенадцатая наводила, а наши стреляли. Метко и кучно. Спустя три часа мы победили, о чем нас известили салютом из Петропавловска и наш вернувшийся дирижабль.

Попрощавшись с гарнизоном, солдаты и одаренные которого смотрели на меня, как на бога, я клятвенно пообещал им, что их подвиг не будет забыт — шутка ли, столько месяцев держали оборону, но не сдались! После мы загрузились и полетели обратно.

Я на протяжении всего полета не отходил от Ольги, которую пока так и не разбудил. Буквально по миллиметру исследуя ее тело, я искал малейшие остатки действий проклятий малефиков. Но, к счастью, обошлось.

Уже в полете нам пришло сообщение о том, что поляки, собрав коалицию из всего Прибалтийского пояса, двинулись в сторону нашей границы, по пути снеся пару гарнизонов. Зная, что наши войска растянуты по всему фронту, причем большая часть из них держит границу с Персией, а другая на севере, они осмелели настолько, что решили пощупать наш центр. Нам было приказано спешно лететь домой, ни во что не ввязываясь.

Посмотрев на девчонок, я понял, что не смогу повернуть. Нет, не сейчас. Адреналин битвы еще гудел в моей крови и тело жаждало битвы. Но лететь на дирижабле долго. Сутки, не меньше, а за это время сколько народа погибнет.

— Вы возвращаетесь домой, — сухо сказал я.

— В смысле, домой, а ты? —всполошилась Лиза.

— А я не домой. Какой ближайший город к наступающей армии? — спросил я капитана дирижабля.

— Полоцк, Ваше Высочество.

— Черт, это близко к Новгороду!!! Почему заминка с армией? Мы их не ждали?

— Ждали, но на другом направлении. Начата переброска войск.

— Почему императрицы медлят? Где наша ударная мощь?!!

— Осмелюсь доложить, что Ее Величество сейчас находится в крепости Вардам, зачищая воды Дуная от персов. Нахождение остальных мне не ведомо.

— Ясно. В общем, пока наши подтянутся, надо сдержать ляхов. Так, все слушают мой приказ — возвращайтесь домой. А я полетел.

— Но… — попыталась что-то сказать Лиза.

— Я отдал приказ — извольте исполнять, лейтенант Один девять! — рявкнул я.

Раздав необходимые указания, я одновременно пытался прикинуть в уме, что мне необходимо прихватить с собой…

Оружие? Своё место в ножнах на боку привычно занял надёжный меч, проверенный множеством схваток, настолько же острый и скорый на расправу, как и его владелец.

Артефакты? Поразмыслив, я оставил лишь парочку. На все случаи не напасёшься — да и это всего лишь подспорье, ведь я испытывал твёрдую убеждённость: хороший маг — сам по себе оружие, грозное и беспощадное. А если дело обстояло иначе — он не имел права называться магом. Слабость тела я мог простить малым детям и старикам. Слабости же духа я не мог простить никому.

— Ты же вернешься? — губы сестры задрожали от едва сдерживаемых слез.

— Обязательно, — обнял я ее. — Даже глазом не успеешь моргнуть.

— Уже моргнула…

Но я ее уже не слышал. Сиганув за борт, я поймал ветер и полетел туда, где по-прежнему лилась кровь. Отмахать мне надо было без малого почти тысячу километров — огромнейшее расстояние, но я был уверен, что справлюсь…

Точно также, как всегда, перед ним рассеялась серая мгла, само пространство словно расступалось перед ним, он неспешно перебирал ногами, будто прогуливаясь по Императорскому проспекту, а под ним проносились города, деревни, леса и реки… Невероятная мощь наполнила всё тело Гордого, требовала выхода, рвалась наружу, и он, опьяненный неведомым прежде могуществом, торжествующе закричал — и его голос громовыми раскатами пронёсся над землями империи и даже за её пределами. Русский люд поднимал головы кверху, вглядываясь в синеющее небо и чувствуя прилив сил и невесть откуда взявшуюся уверенность в близости чего-то грандиозного, захватывающего.

Среди войск противника, что встали лагерем у самой границы с ненавистной им Россией, началась паника. Глухой страх, переходящий в смертельный ужас, сбивал с толку, мешал ясно мыслить, внушал стремление броситься очертя голову назад, к привычной европейской культуре, подальше от этой дремучей страны, пугающей своей самобытностью и варварскими обычаями… И только грозные окрики командиров, подкреплённые недвусмысленно обнажённым оружием, заставили горе-вояк остаться на месте