Потом мы расположились в так называемом «ботинке»; то есть иваны были справа от нас. Бомбардировщики не могли бомбить нас в узком «ботинке». В тот же вечер, после того как наши гости с воздуха удалились, на машине со снабжением к нам прибыл дивизионный хирург. Он собирался произвести медицинский осмотр личного состава. Никто не был болен, но у всех настолько распухли ноги, что некоторые даже разрезали сапоги, чтобы было хоть немного легче.

Мы не могли снять сапоги, поскольку никто потом не сумел бы их надеть. Тут как раз и появился уважаемый дивизионный хирург и осмотрел наши ноги. Взрыв хохота вызвала его рекомендация делать «ножные ванны» по вечерам.

У нас не было воды даже для того, чтобы умыть лицо, как не было и места для очага! Оно только выдавало бы наше присутствие русским. Двоих из моих подчиненных хирург рекомендовал отправить в тыл, потому что их ноги были в совсем плохом состоянии. Но ничто не могло убедить тех отправиться в тыл и вылечиться.

Вот каким был дух наших фронтовых товарищей. Только ущербная фантазия третьесортного писаки может побудить его додуматься до мифа о том, будто пистолет иногда был необходим для того, чтобы заставить наших подчиненных идти в бой.

Признаки неизбежного наступления русских становились все явственней. Утром 28 февраля мы совершили еще один маневр против противотанковых позиций русских. Иваны уже предприняли еще одну попытку установить противотанковую пушку. Согласно данным пехоты, они уже соорудили бункер в насыпи у железнодорожного переезда.

Русские не позволяли себе отвлекаться на наши прямые удары. Каждый вечер они строили что-нибудь новое, прямо как кроты. Без сомнения, русские превосходили нас в строительстве полевых инженерных сооружений. И все благодаря наполовину природному таланту и наполовину усердной подготовке. Они всегда успевали окопаться, прежде чем мы их замечали. Следует также отметить, что русские противотанковые орудия не ввязывались в дуэль с нами. Орудийный расчет обычно снимался со своего места, прежде чем мы успевали занять хорошую позицию.

Несколькими днями позднее к нам поступило донесение из корпуса о том, что перехвачена русская радиопередача. В ней говорилось о запрете на огонь фронтовыми подразделениями из противотанковых орудий и танков на плацдарме. Отсюда было ясно, что они не хотели обнаруживать свои позиции. Лишь в случае атаки немцев на плацдарм им было разрешено открывать огонь.

Этот приказ выявил две вещи. С одной стороны, иваны, конечно, побаивались наших танков. С другой стороны, было ясно, что они уже расположили свои танки на плацдарме. Это ясно указывало на намерение атаковать. Танки можно было представить в атаке. Они совершенно не подходили для обороны в заболоченных лесах, которые исключали смену позиции. Не требовалось также особого стратегического таланта, чтобы понять: русские пойдут на любой риск, чтобы атаковать доставляющий хлопоты плацдарм на Нарве с юга.

Нам ужасно не везло в тот вечер. Пайки уже были распределены, и мы болтали с товарищами, когда боевым строем появились русские бомбардировщики. Как правило, нам не было нужды особенно беспокоиться здесь, за линией фронта. Но на этот раз, когда иваны сбросил свои бомбы явно с недолетом, некоторые из нас заползли под танки, остальные поспешно разбежались.

Значительное число бомб упали среди русских. Одна угодила прямо за одним из моих танков. Оба члена экипажа под ним были убиты на месте ударной волной. Людей, сидевших на танке, сдуло с него, они избежали смерти, но получили контузию. Этот прискорбный случай стал для нас еще одним уроком, научившим оставаться настороже даже в относительно спокойные периоды. Когда мы потом лежали в своем бункере, все еще переживали потрясение от этого события. Старая поговорка о том, что беда одна не ходит, подтвердилась вскоре после этого.

Мы не пролежали и часа, когда нас разбудил караульный. Мы услышали подозрительный треск и шуршание. Несколько идиотов из другой части, которые ничего не понимали в русской системе отопления, разожгли печь в помещении над нами.

От искр соломенная крыша сразу же воспламенилась. С большим трудом мы выбрались из горящего дома, который сразу после этого рухнул. Иваны, естественно, открыли огонь по хорошо различимой мишени. Что и говорить, не было в природе такого явления, как хотя бы наполовину спокойная ночь.

Следующий день принес новые сюрпризы. Первое, что мы сделали утром, — ликвидировали вражескую противотанковую пушку, после чего русские ничего не выставили на позицию. Наблюдения показали, что они также подтянули артиллерию и тяжелые минометы к самому фронту и время от времени поливали нас огнем. Вечером, после того как наш воздушный «дежурный унтер-офицер» снова отдал приказ выступать подразделениям своих бомбардировщиков, мы оттянулись назад. Нашли маленький заброшенный бункер на лесном пятачке в форме почтовой марки. Он находился к северу от трассы и в 1000 метрах к западу от сгоревшего дома. Он стал теперь для нас местом отдыха в ночное время.

Танки были поставлены и хорошо замаскированы между деревьями, и мы были более или менее удовлетворены. Однако в ту же самую ночь часовой сообщил нам, что виден свет большого пожара в направлении опорных пунктов нашей пехоты и что подразделения подвергаются интенсивному обстрелу. Мы немедленно выехали и увидели издалека, что усадьба и два других опорных пункта охвачены ярким пламенем. Русские обстреляли их зажигательными снарядами, чтобы уничтожить наше последнее укрытие. Я давно этого опасался.

Меня всегда расстраивало, что между тремя опорными пунктами не устроили хотя бы траншеи, если нельзя было сделать ничего иного. Естественно, нашим солдатам приходилось вылезать из своих убежищ во время пожара. Они лежали на открытой местности. Потери были бы еще большими при свете дня. Предполагаемая атака русских так и не произошла. Вероятно, они просто хотели улучшить обзор. К счастью для нас, дома в секторе Нарвы имели каменные фундаменты. Они и обеспечивали укрытие. На следующую ночь фундаменты пришлось покрывать новыми балками. Такая ситуация означала, что мы были совершенно открыты для обзора. Нам приходилось постоянно наблюдать за железнодорожной насыпью, с тем чтобы русские не застали нас врасплох. Пока что они не проявляли желания втягивать нас в интенсивную перестрелку. И это также указывало на намерение перейти в масштабное наступление.

К раннему утру мы перевезли тяжелораненых обратно за «детский дом». Мы уже стали для пехотинцев «мастерами на все руки», избавив их от еще больших потерь. Однако личный состав роты уже сократился до 10–12 человек. Почти каждую ночь я ездил на командный пункт полка за «детским домом» и просил командира укреплять позиции на нашем участке и рыть с этой целью по ночам траншеи.

К сожалению, мои предложения не встречали одобрения. По моему мнению, все уже и так видели, что здесь — самое слабое место нашего фронта. Но майор Хаазе всегда беспокоился только о двух своих батальонах в «ботинке», а ведь он должен был видеть, что далее на восток нам приходится прикрывать пограничный участок между двумя дивизиями. Противник любит выбирать такие участки для наступления.