Эта запоздалая мысль пришла позже и ужаснула Алёшку — что он натворил! Ведь убытки от неумелого управления нанесут благосостоянию Елизаветы вреда куда больше тех несчастных нескольких десятков рублей, что украл лукавый бурмистр.

Надо было срочно бросаться Её Высочеству в ноги и молить, чтобы уволила его от новой должности, пока не наворотил непоправимых бед, но останавливала мысль, что тогда он неминуемо уронит себя в её глазах.

Алёшка потерял сон и аппетит и уже совсем было решился просить об отставке. Но как-то вечером после ужина, когда люди разошлись и на поварне остался он один, уныло гоняя по миске гречневую кашу со шкварками, Ефросиния спросила:

— Что-то ты, парень, не ешь ничего. Посерел, похудел, улыбаться перестал… Беда какая стряслась?

От отчаяния и тоски Алёшка вывалил на голову стряпке все свои горести и сомнения.

— Попробуй с Миной Тимофеевичем потолковать, — посоветовала Ефросиния. — Он мужик дельный. На нём всё хозяйство держится. Васька-мироед без Мины давно бы уж именье разорил, с его-то жадобой.

— А кто это? — вскинулся Алёшка.

— Староста наш. Хороший мужик. Совестливый и трудяга, каких мало.

Рано утром, ещё до службы, Алёшка отправился в село к старосте. Лет тому было, наверное, под пятьдесят или чуть меньше, высокий, статный, бородатый, словно кержак, с внимательными глазами и хмурым взглядом. Мина Тимофеевич выслушал Алёшку и кивнул:

— Конечно, ваше благородие, чем смогу, пособлю, раз этакое дело. У нас имение небольшое, людей не слишком много, ярых безобразников и лентяев нет. Разберётесь.

— Вот спасибо, Мина Тимофеевич! — Алёшка облегчённо улыбнулся, наверное, в первый раз за последние недели. — Только не зовите «благородием», я из казаков, у нас панов нет.

--------------------

[79] таблице умножения

* * *

Пятеро мужчин в одной из горниц дворца играли за столом в карты. За распахнутым в сад окном шелестел дождь, пахло мокрой пылью и сырой землёй.

Пётр Шувалов внимательно следил за быстрыми, сноровистыми пальцами мешавшего колоду. Не то чтобы он не доверял Ивашке Григорьеву, вечному приятелю-сопернику, скорее, любовался ловкими и какими-то плавно-текучими движениями. Сам-то был неуклюж, вечно всё ронял и рассыпал.

Григорьев сдал расклад, выложил рядом с талоном[80] козырь — бубновую даму и взял ближайшую стопку карт. Потянули свои и остальные. Пётр исподтишка следил за партнёрами — брат Алексашка хмурил белёсые брови, как всегда, когда приходилось напряжённо думать. На лице Михайлы Воронцова застыло скучливое выражение — карт он не любил и играл редко, совсем уж от нечего делать. Впрочем, получалось это у него неплохо, Пётр подозревал, что от скупости, ибо Михайло даже с небольшими деньгами расставался мучительно. Зато кукольно-смазливая физиономия Данилы перекосилась от досады. Пётр внутренне усмехнулся, значит, карты у него не ахти. Данила играл хуже всех и эмоции скрывать не умел — все его мысли, как в раскрытой книге, читались с беглого взгляда, — а потому вечно проигрывал.

Ничего, зато его бабы любят. Вон и Елизавета, похоже, не устояла. Во всяком случае, на последней охоте они довольно долго отсутствовали и появились вместе. И улыбается она ему как-то по-особенному. Пётр невольно вздохнул. Не то чтобы он сам стремился в галанты к цесаревне, особливо после неприятностей, постигших Алёшку Шубина, но всё равно брала досада, что дамы горазды видеть лишь нарядный фасад, даже если, как говаривал камердинер Прошка, обладатель видом орёл, а умом тетерев. Вот и неглупая, циничная Мавра нет-нет да и поглядывала на Данилу.

Он встретился глазами с младшим Григорьевым, Ивашка украдкой бросал на соперников быстрые острые взгляды. Тоже следит за лицами, понял Пётр. Надо же, два родных брата, а какие разные. Ивашке палец в рот не клади — не то что руку отгрызёт, целиком сожрёт, не поперхнётся.

Он внимательно рассмотрел расклад, снёс шестёрку треф, затесавшуюся во вполне приличную компанию, взамен из прикупа взял тоже шестёрку, но козырную. Оценил перспективы — верная взятка только одна, ещё пара сомнительных.

Когда не рассеивался умом, Пётр играл неплохо, хорошо помнил вышедшие карты и довольно быстро соображал, однако стоило отвлечься, начинал делать ошибки, чем часто пользовался лукавый Ивашка. Сам он обладал поистине дьявольским талантом: болтать, слушать, видеть и думать одновременно.

— Слыхали новость, господа? — словно прочитав его мысли, проговорил тот, рассматривая свои карты. — Государыня восстановила Тайную канцелярию.

— Дела… — выдохнул Алексашка.

— И кто начальником? — поинтересовался Воронцов.

— Ушаков. Тот, что при Петре Андреевиче[81] на вторых ролях был, — пояснил Иван.

— А нынче, значит, в премьеры[82] вышел? Неплохой карьер! — Пётр усмехнулся.

— Но он же старый совсем, — протянул Данила.

— Зато дело знает преизрядно. Он и прежде там всем заправлял, токмо числился под рукой графа Толстого. — Михайла поморщился.

— Я это всё к чему, господа… — вкрадчиво продолжил Иван. — Надо бы за языком следить, особно во хмелю. Поотвыкли за пять-то лет…

— Ты, никак, полагаешь, что среди нас найдутся те, кто, ежели что, с доносом побежит? — скривился Воронцов.

— Среди нас с вами — нет, а вообще я бы остерёгся после того, как Её Высочество зачем-то приблизила к себе этого малоросса. — Иван быстро глянул на Петра и обернулся к Воронцову: — А ты, Михайло, заместо чтобы рожи корчить, братца приструни. Он, конечно, ещё цыплёнок, языком треплет без ума, да только на дыбе оба висеть будете, ежели чего. Давеча сам слыхал, как он лакею своему рассказывал, что-де Елисавет Петровна на Розума этого глаз положила…

— Башку ему оторву, гадёнышу! — рыкнул Михайло свирепо и швырнул свою карту так, что прочие разлетелись в стороны.

— А Мавра с Прасковьей, дескать, из-за него скоро друг дружке глаза повыцарапают… — продолжил Иван. — До барышень наших Тайной, конечно, дела мало, но всё одно пускай язык попридержит…

— А по-моему, вы зря на него остробучились, — отозвался Алексашка. — Нормальный мужик.

— Вот именно, что мужик. Все они подлецы да сволочи. При государе Петре Алексеиче кто больше всего на господ своих доносы клепал? Мужичьё!

— Так мужики клеветали, чтобы волю получить, — возразил Алексашка спокойно, — а Розум не холоп, он из вольных казаков. На что ему?

— А кто его знает, какие у него могут быть резоны и кто чего ему пообещал, чтоб Её Высочество под монастырь подвести? — Иван пожал плечами.

Пётр согласно кивнул.

— Поговорю с Маврой, пускай убедит Елизавету, чтобы она этого Розума спровадила аккуратненько куда подале. И в самом деле подозрительно — с чего это его вдруг из придворного хора к нам отослали? Не иначе, чтоб наушничал да доносил, куда след!

— Почему обязательно доносил, может, чем не угодил Лёвенвольду или регенту тамошнему, — возразил Алексашка, и Пётр посмотрел на брата с неудовольствием.

Ивашка