— Ну да! Так Мавра тебя и послушает! Она на этого Розума, аки волк на теля смотрит, токмо что не облизывается.

У Петра запылали щёки, он впился в приятеля тяжёлым взглядом. Конечно, он не влюблён в Мавру — ещё не хватало! — однако их уж второй год связывали весьма близкие отношения, и слушать гадости про неё было неприятно.

— Ты хоть и не муж, а видишь не дальше своего носа, — продолжал Ивашка. — Да помани он её, сей же секунд побежит с ним соловьёв при луне слушать.

Пётр вскочил и ухватил Григорьева за грудки.

— Петруша! Ваня! — Алексашка бросился между ними. — Ну что вы, ей-богу! Не хватало нам перессориться из-за пустых домыслов!

Михайло за руки хватать никого не стал, но презрительно скривил губы:

— Ты, Ивашка, сам не лучше баб слободских языком мелешь! А ты, Петруха, заместо того чтоб за честь своей Дульчинеи[83] кулаками махать, послал бы к чёртовой матери этого сплетника…

— Ладно-ладно… — Иван, похоже, и сам понял, что перестарался, дразня приятеля. — Беру назад свои слова, не задорься… Однако, партия, господа! Я закончил.

И он продемонстрировал аккуратную роспись, в которой не было ни одного ремиза[84]. Пётр скрипнул зубами — ну как ему так удаётся?..

-----------------------

[80] В карточной игре — прикуп, часть колоды, из которой игроки добирают недостающие карты взамен вышедших или сброшенных.

[81] Пётр Андреевич Толстой — граф, сподвижник Петра Первого и первый начальник Тайной канцелярии, которому Пётр поручил вернуть в Россию блудного сына. Тот выманил царевича, а впоследствии возглавил следствие над ним, в числе целой компании судей подписал смертный приговор и даже, возможно привёл в исполнение — царевич был убил в каземате Петропавловской церкви накануне казни. При Екатерине Первой стараниями Меншикова попал в опалу и был сослан на Соловки.

[82] Премьер — на театральном жаргоне ведущий артист труппы.

[83] Имеется в виду Дульсинея Тобосская, героиня романа Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», прекрасная дама, ради которой Дон Кихот совершал свои подвиги.

[84] Ремиз — штраф за недобор заявленного числа взяток в карточной игре.

* * *

Теперь Алёшка во дворце бывал редко. Сразу после окончания обедни отправлялся к Мине Тимофеевичу, и тот подробно знакомил новое начальство с вверенным ему хозяйством. Имение и впрямь оказалось невелико, и вскоре, разбуди его посреди ночи, Алёшка мог в подробностях рассказать, сколько десятин леса, лугов и пахотных земель в него входило, сколько голов скота паслось на тех лугах, сколько сена заготавливалось, сколько молока, мяса, птицы и яиц сдавалось в качестве оброка. Чем больше узнавал, тем сильнее давался диву — половину закупаемой провизии вполне можно было брать в собственном хозяйстве совершенно бесплатно, однако свои мясо и сметана везлись на рынок, а к столу цесаревны и её прислуги закупались на стороне. Когда он удивился этому положению вещей, староста невесело усмехнулся:

— Что ж тут непонятного, Лексей Григорич? Управляющему нашему с того двойная выгода была — чужое закупит будто бы втридорога, своё продаст, а цену укажет ниже той, что получил, вот тебе и прибыток… А государыня цесаревна делами не шибко интересуется. Молодая слишком да незаботная, чтобы над расходными книгами корпеть да в каждый амбар нос совать.

— И вы знали и не открыли ей глаза на его лихоимство?

Мина тяжко вздохнул и перекрестился, найдя глазами купол видневшейся вдалеке церкви.

— Мой грех… — пробормотал он виновато. — Да только и вы меня поймите, Лексей Григорич… Кто ж меня до Елисавет Петровны допустит? Чтобы с нею свидеться, надобно того же управляющего просить и потом, а ну как не поверит она мне? Я говорить не мастак, толком и объяснить не сумею, а у Лукича язык, что твоё помело: так врёт — заслушаешься. И главное… Я ж в крепости, человек подневольный… Было дело, пришёл к нему как-то с вопросом, куда десять стогов сена девались, так он мне быстро всё разъяснил… У меня, Лексей Григорич, два сына всего, остальных Господь прибрал ещё во младенчестве… Девок трое, да девка что — чужая работница, замуж выдал, и нет её. Всё хозяйство на сынах стоит. Так мне Лукич прямо сказал — будешь куда не след нос совать, в следующий рекрутский набор пойдут твои Митька с Гришкой в солдаты…

Новое дело нравилось Алёшке. Обладая от природы въедливостью и мужицкой основательностью, он старался разобраться во всякой мелочи и вникнуть в любые вопросы. Правда, Елизавету видеть почти перестал — весь день проводил то в поле, то на скотном дворе, то за расходными книгами. Только поутру, после службы, когда цесаревна во главе своей свиты подходила приложиться к кресту, она одаривала клир улыбкой и благодарила за чудесное пение. Так было и раньше, но теперь она всякий раз находила глазами Алёшку и улыбалась лично ему. Это был самый счастливый момент дня, Алёшка ждал его с замиранием сердца и ради этого взгляда готов был свернуть любые горы. По вечерам, засыпая, воскрешал в памяти мимолётную картину и проживал её по новой, вспоминая каждый жест, каждое движение, каждый поворот головы, шелест платья и взгляд, лившийся из глаз в глаза…

В пятницу, четвёртого июня, Алёшке среди дня срочно понадобилась одна из расходных книг, и он заскочил во дворец, надеясь заодно и разжиться на поварне каким-нибудь пирогом или парой блинов.

То, что что-то случилось, он понял, едва подошёл к крыльцу. Домашняя прислуга бегала с вытянувшимися лицами, придворные, попавшиеся навстречу, все как один были чернее тучи и тихо шушукались между собой. Как нарочно единственный человек из Елизаветиного окружения, общавшийся с ним доброжелательно, Александр Иванович Шувалов, на глаза не попался, а задавать вопросы остальным Алёшка поостерёгся — не хотелось нарваться на грубость.

Решил, что выяснит всё у Ефросиньи, но, удивительное дело, в первый раз за время, что жил в Покровском, он не застал стряпку на поварне. И пирогами там не пахло.

Чувствуя смутную тревогу, нараставшую с каждой секундой, Алёшка поднялся в барские покои. В парадной трапезной никого не было, но, прежде чем он завернул на кавалерскую половину, с дамской выглянула Мавра. Увидев его, собралась было скрыться обратно, но Алёшка окликнул:

— Мавра Егоровна, что стряслось?

Та задержалась в дверях, молча глядя на него, казалось, она раздумывает, рассказывать или нет, и, видимо, приняв решение, чуть заметно кивнула — себе, не ему.

— Я зайду к вам, Алексей Григорьевич, — проговорила камеристка и скрылась на женской половине.

Алёшка отправился к себе. Тревога витала