веду с ней внутренний диалог. Что бы сделала она, как бы она поступила, как бы она разрулила ситуацию…

Мне нравится, как Головкина строила коллектив, как она «строила» педагогов, как она «строила» детей. И еще она имела фантастическое чутье на материал, никогда не промахивалась. Головкина была и стратег, и тактик в своем деле, настоящий государственный деятель в области искусства. Как большой дипломат и царедворец, Софья Николаевна умела дружить с власть имущими. Пользуясь их поддержкой, она выстроила новое здание училища с двадцатью балетными залами в центре Москвы, на 2-й Фрунзенской улице, и обеспечила ему безбедное существование. Да, в школе учились и дети нужных, важных людей. Она давала им зеленую дорогу, но в итоге впереди все равно оказывались те, кто имел способности. И я в этом смысле – лучшая тому иллюстрация!

Конечно, Головкина была человеком с очень непростым характером. А кто из людей подобного калибра был другим? Н. В. Золотова рассказала мне такую историю. Она приехала в Тбилиси на госэкзамены, Чабукиани выпускал класс Игоря Зеленского. На обсуждении Наталия Викторовна – председатель Государственной комиссии – сделала какие-то методические замечания в адрес педагога. Вахтанг сидел тихо, слушал, что-то записывал. Когда она закончила свою речь, он спросил: «Простите, а как ваша фамилия?» Она говорит: «Золотова». Чабукиани задумчиво посмотрел на нее: «Золотова, Золотова… Уланову знаю, Семёнову знаю, Золотова – не слышал!» «В тот момент, – смеялась Наталия Викторовна, – я поняла очень важную вещь: Чабукиани замечания не делают!»

8

Многие педагоги школы, втихаря конечно, не считали Головкину хорошей балериной. Рядом с Улановой или Семёновой она была другая, но была! Есть запись ее вариации из «Баядерки», а Раймонда какая, великолепная. Миф, что Софья Николаевна плохо танцевала, – не соответствует действительности.

К тому же она была очень хорошим педагогом. Когда в Большом театре я стал заниматься в классе М. Т. Семёновой, она как-то сказала: «Ой, Соня гениальный директор, но ей преподавать не надо». Я возмутился: «Плохой педагог разве может двенадцать человек в классе научить сделать fouetté на одном месте?» – «Нет, это надо постараться!» – задумалась Марина Тимофеевна. «Ну, три-четыре человека сами крутятся. А остальные? – продолжил я. – Возьмите любой класс Головкиной, есть записи в школе, и посмотрите!»

Я об этом постоянно напоминаю в Петербурге, в Академии, нашим педагогам: «Fouetté – трюк, если ребенок начинает двигаться, значит, вы не умеете его научить». У Головкиной в уроке все было выверено: диагональ так диагональ, остановка грамотная, круги грамотные… И это не фразы: передо мной видеозапись. Стоят двенадцать девочек, и двенадцать девочек всё делают. Никакого шахер-махер. Пестов мне как-то сказал: «Я головкинские классы люблю больше, чем золотовские». – «Почему, Пётр Антонович?» И получаю ответ: «У Наташи много „бантиков“».

А какая в МАХУ тех лет была кафедра характерного танца! Хотя ее педагоги меня не жаловали. Помню, как они загибались от смеха, когда я на уроке русского народного танца «присядку» делал.

А историко-бытовой танец с И. А. Ворониной, а костяк педагогов дуэтного танца во главе с Л. Т. Ждановым?! А кафедра актерского мастерства с И. В. Македонской…

У меня актерское мастерство на выпуске Е. В. Ключарева преподавала. Я на экзамене исполнял сцену встречи Альберта и Жизели. Конечно, это было очень наивно. Но когда мы репетировали этот балет в театре с Г. С. Улановой, она не переделала ни-че-го! Она говорила, что это точная схема постановки Л. М. Лавровского. Потому что Елена Викторовна принесла какую-то тетрадку из методкабинета, где было записано что и как, и по этой тетрадке со мной все приготовила. Уланова меня учила уже смыслу, как встать, как сесть, почему…

При Головкиной школа работала как часы, дисциплина железная. Дети от мала до велика были заняты в спектаклях Большого театра и Музыкального театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Великолепные были концертмейстеры и педагоги по фортепиано – практически все «консерваторки». Состав преподавателей третьего этажа – общеобразовательных предметов – за редким исключением, также отличался профессионализмом.

9

В 4-м классе с двойками по классике у нас исключили двух ребят, одним из них был Митя Интезарьян. Его дедушка М. А. Интезарьян очень известный скульптор был, входил в группу В. И. Мухиной, которая делала для Всемирной выставки в Париже 1937 года скульптуру «Рабочий и колхозница».

У Мити была совсем небалетная фигура: длинный торс, короткие руки и ноги. А еще большой армянский нос. И вот однажды – какой-то праздник… А Пестов запрещал нам дарить ему что-либо купленное. Зато с радостью принимал то, что мы сделали своими руками. Недавно мне племянник Петра Антоновича прислал фотографию: на торшере в квартире Пестова до сих пор висят две куклы, которые я ему в 13 лет из ниток сделал и подарил. Петру Антоновичу очень понравилось, что я там сочетал два цвета – рыжий и синий. Я же не мог ему признаться, что у меня других ниток не было.

А Митя Пестову на праздники очень интересные вещи дарил: то свистульку какую-то, то рисунок. Пестов очень хотел помочь мальчику стать тем, кем ему было предначертано, – художником. Он видел Митю учеником художественной, а не балетной школы. Но знаменитый дедушка настаивал на балете, как и его мама, когда-то мечтавшая стать балериной.

Мы с Митей были очень похожи тем, что оба были темненькие и носатые. Просто у меня ноги росли из ушей, а у него наоборот. Там, где у меня колени начинались, у него там ноги только начинали расти. А роста мы были одинакового и стояли на станке рядом. Когда мы уже на середине делали что-то по двойкам, я всегда с ним в паре стоял – такая у нас «кавказская» нацгруппа образовывалась.

И еще у Мити было отличное чувство юмора. На Новый год мы принесли Пестову подарки – кто нарисовал, кто стишок сочинил, кто танец. А Митя принес слепленную из глины балерину-блондинку в пачке, с ручками, сложенными как у лебедя, а ноги до колена утопали в розах. Посмотрел на нее Пестов и говорит: «А чего ты, Митенька, так много роз к ее ногам положил?» – «У меня ноги не получились, и я их так прикрыл». Пётр Антонович посмотрел на него и говорит ехидно: «Но у меня-то зарплаты не хватит на цветы, чтобы твои ноги прикрыть». И засмеялся, и мы с ним, и Митя тоже смеялся. Удивительная вещь, мы Пестова безумно любили, несмотря на то что он обижал очень больно и зло, но мы ему всё прощали.

Ближе к весне, перед годовым экзаменом, Пётр Антонович пригласил дедушку Мити прийти к нам на урок, чтобы тот посмотрел и, видимо, прекратил мучить своего внука. Мало того что Митя всегда стоял рядом со мной на боковом станке у окна, тут Пестов