На улице было морозно, а одежда Фрейи совсем не подходила для посещения места убийства, да и вообще для улицы. Телефонный звонок застал ее в пути на встречу с подругами. Она собиралась пообедать вместе с ними в центре города и была одета сответственно мероприятию, в меру изящно – не то чтобы «очень», но и не так, чтобы «совсем не». Впрочем, можно было сказать, что небольшой перевес в сторону «очень» все же присутствовал.

Не снимая варежек, Фрейя долго возилась с молнией, пытаясь прикрыть воротником шею, и наконец ей это удалось. Поправив одежду, она получше оглядела дом. Ей показалось, будто над этим местом витает что-то неуловимо-гнетущее: сероватые зимние тени здесь выглядели глубже, а сквозящий по улице ветер ощущался резче, чем у соседних домов. Хотя, скорее всего, это было просто ее разыгравшееся воображение. Она постаралась стряхнуть с себя неприяное ощущение, сунула ключи в карман куртки и медленно и сосредоточенно выдохнула. Изо рта вырвалось растрепанное облачко пара, под ногами заскрипел плотно слежавшийся на тротуаре снег. Это был единственный звук, нарушавший наполнявшую воздух тишину. Такая безмолвная тишина возможна только зимой и совсем немыслима летом: с голых ветвей не доносилось птичьего пения и все вокруг казалось обездвиженным и застывшим. У Фрейи было такое чувство, будто она одна на свете, пока не хлопнула дверь близлежащего дома и не послышались быстрые шаги. Может, кто-то опаздывает на автобус? Остановившись на середине дорожки к дому, Фрейя увидела спешащую к ней женщину, одетую явно не по погоде.

– Здравствуйте! Извините…

У женщины, видимо, не было времени толком одеться, прежде чем выскочить на улицу, и теперь она, дрожа от холода, стояла в тонком дождевике, никак не вяжущемся с временем года. Ее волосы были поспешно забраны в «хвост», и лишь один глаз подведен. Из-за этого она выглядела слегка подвыпившей.

– Извините… меня зовут Ведис, я живу вон в том доме. Это я нашла мальчиков. – Разомкнув прижатые от холода к груди руки, женщина указала на стоящий по соседству дом. Он был совершенно таким же, как и дом Элизы и Сигвалди, и Фрейя заметила в окне фигуру взрослого человека. Она решила, что это, по-видимому, муж женщины. Заметив, что Фрейя смотрит на него, тот тут же отошел от окна, а женщина продолжила: – Мы… я… я имею в виду, мы, жители этой улицы, мы все в шоке…

Фрейя не знала, что ей на это ответить, и женщина еще больше смутилась. Фрейя ей немного сочувствовала, – женщина, несомненно, выскочила на улицу в надежде получить какие-то новости о происшедшем, но в конечном итоге ее решение, как, впрочем, и большинство любых скоропалительных решений, оказалось не таким уж разумным.

– Я просто надеялась узнать, что там с детьми и с Сигвалди… Все жители в курсе, что вы были здесь позавчера и вчера, но никто нам ничего не говорит. Меня опрашивали, просто засыпáли вопросами; я на все ответила, и как можно подробнее. Но ни на один из моих вопросов так никто и не ответил. Я услышала об убийстве по радио, и у меня прямо сердце схватило. Это одно и то же дело?

– К сожалению, ничем не могу вам помочь – я не из полиции.

– Не из полиции? – удивилась женшина. – А откуда?

– Я работаю в государственном учреждении. – Фрейя постаралась произнести это как можно спокойнее. Она не хотела называть Комитет защиты детей или Дом ребенка, чтобы не давать пищу для сплетен. Это могло быть понято превратно: когда люди слышали о Комитете, они, как правило, представляли себе нерадивых родителей, а Дом ребенка связывали с сексуальными преступлениями против несовершеннолетних. Скоро новости об убийстве будут уточнены, и тогда соседка получит информацию, которой так жаждала сейчас. – Я, к сожалению, не могу комментировать происшедшее здесь.

Соседка состроила мину, будто Фрейя сознательно старалась исключить ее из круга посвященных.

– Мы знаем: что-то произошло! – Фрейя ожидала, что за этим последует нравоучительное «на-на-на-бу-бу-бу», но вместо этого соседка добавила: – Мы видели, когда приехала «Скорая». И когда уехала.

Она открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но снова закрыла его. Трудно не понять, когда в машину грузят мертвеца; никто не закрывает лицо человека, если тот просто болен.

– Это просто невыносимо – ничего не знать! Они нам не просто соседи, мы с Элизой были хорошими подругами! – Ведис находилась примерно в том же возрасте, что и Элиза – где-то в районе тридцати, – и они вполне могли дружить. Фрейя обратила внимание на то, что эта женщина говорила об Элизе в прошедшем времени. Она стояла, дрожа от холода; а может, это на нее так действовал предмет разговора? – Так кто это был на носилках?

– К сожалению, я ничего не могу сказать по этому поводу. Но, думаю, все в скором времени прояснится. – Фрейя старалась не выказать ни единой эмоции, чтобы соседка не могла истолковать ее по-своему.

Та ответила не сразу. Будто сбившись с фокуса, какое-то время смотрела не на Фрейю, а на что-то позади нее. Потом снова заговорила:

– Мне вообще хочется пожаловаться на то, как с нами обращаются, в особенности со мной. – Теперь она говорила гораздо быстрее, будто предвидя окончание разговора, что было признаком развитой интуиции.

– Я не могу этому препятствовать.

Мелькнувшее было на лице женщины негодование сменилось смирением.

– Конечно, я не стану этого делать, но мне кажется, это просто элементарное уважение – ввести меня в курс. Я же не кто-то посторонний, никак не связанный с этим. Я живу по соседству, и это именно я нашла мальчиков. Я, можно сказать, причастна к делу. По крайней мере, как свидетель – меня опрашивали. Разве не положено объяснять свидетелям суть происшествия, к которому они причастны?

– Нет, это так не работает. – Фрейе очень хотелось, чтобы женщина ушла прежде, чем сама она примерзнет к дорожке. – С вами наверняка поговорят еще раз, и тогда, возможно, вы узнаете об этом деле больше, чем сейчас. Но я не связана с ним таким образом, чтобы могла сообщить вам какую-либо информацию. К сожалению.

Фрейя повернулась к дому, тем самым поставив точку в разговоре. За спиной послышались удаляющиеся шаги соседки. Теперь Фрейя увидела, что привлекло ее внимание в конце их беседы: в приоткрытой двери дома, с явно недовольной миной, стоял Хюльдар. Во рту Фрейи, как по волшебству, снова возник противный привкус утренней яичницы. Она вовсе не ожидала его увидеть – в отделении было предостаточно полицейских, кто мог бы ей здесь попасться. После того как прошла их встреча в Доме ребенка, Фрейя была уверена, что Хюльдар будет стараться избегать ее. Но, возможно, он был даже более странным, чем она предполагала. Гордо выпрямившись, Фрейя ответила ему той же миной.

Подойдя ближе, она увидела поблескивающую за плечом Хюльдара расписанную вручную табличку с именами жильцов дома. В уголках таблички были нарисованы цветы, почти стертые дождями; теперь от них остались только стебельки с редкими лепестками. Но черный шрифт устоял, и сейчас имя Элизы неприятно четко выделялось там во второй строчке. В остальном это был самый обыкновенный вход в семейный дом: прислонившись к стене, стояла пара сложенных вместе санок, в углу у самой двери – новенькая лопата для снега; вряд ли кто-то будет пользоваться ею в ближайшее время.