– Ну, поискали немного и успокоились. Сама знаешь, кактяжело найти человека за границей. Вот если нас сейчас с тобой кто-нибудьзахочет найти, то черта с два найдет. Сидим в каких-то горах. Горы да лес.Здесь даже люди не ходят.

– Получается, что выходить замуж за иностранца тоже нетсмысла…

– Редко кому везет. Один случай на миллион.

Этой ночью я никак не могла уснуть. Да и о каком сне можнобыло говорить, если я буквально не находила себе места. Несколько раз подряд яприняла душ, надеясь смыть с себя запах чужого тела. И мне казалось, что этотзапах никак не смывается… Я курила одну сигарету за другой, мысленно нахваливаясебя за то, что я взяла с собой так много блоков про запас, словно чувствовала,что денег за работу мне не видать как своих собственных ушей.

Меня охватывало очень странное чувство, даже слишкомстранное. Я смотрела на дымящуюся в своей руке сигарету, а затем на своеотражение в зеркале и видела усталую, замотанную женщину, в глазах которойчиталось страшное потрясение от того, как распорядилась с ней судьба: издобропорядочной жены и матери она превратилась в самую настоящую проститутку,принимающую всех, кто заезжает в турецкие горы отведать русской экзотики. Мнепоказалось, что самая важная часть моей жизни исчезла.

Просто исчезла, и все… В этой части остались мои дети, моямама и мой сбежавший муж. А самое главное, что с этой частью исчезла и я. Уменя теперь нет ни паспорта, ни адреса, ни телефона. Со мной нельзя связаться,мне нельзя написать письмо и уж тем более поговорить. Меня нет нигде…

И если я буду услужливо и терпеливо принимать турок понескольку человек в день, то меня надолго не хватит, а это значит, что меня ужебольше нигде и никогда не будет.

Встав со своего места, я заглянула в Ленкину комнату ивключила ночник.

– Лен, ты спишь?

– Нет. Просто лежу.

– Я тоже. Сна нет. Как подумаешь, что завтра все то жесамое, что сегодня, так жить вообще не хочется.

Сев на низкий подоконник, я положила руки на колени изаговорила, захлебываясь словами:

– Я, собственно, вот что пришла….

– Что?

– Я хотела спросить, ты в бога веришь?

– А что? – насторожилась Ленка и тут же села насвоей кровати, по-турецки скрестив ноги.

– Да ничего такого. Просто мне это очень интересно. Тыкрещеная?

– Да.

– Значит, ты должна в бога верить.

– Конечно, верю. Я дома иногда Библию по вечерамчитала. Положу Библию на коленки и читаю. Знаешь, как ее почитаешь, сразу легчестановится. Намного легче.

Я даже рассуждать по-другому начинаю. Вообще, когда людиБиблию читают, они мудрее и чище становятся. Они будто рождаются заново. А кчему ты это спрашиваешь? Сама-то ты в него веришь?

– Верю. Только не в того бога, который стоит междулюдьми и церковью, а в своего бога. Я вот что думаю: почему же бог нас неуберег и мы так жестоко вляпались?!

– А бог и не должен никого беречь. Человек сам отвечаетза свои поступки. За то, что мы с тобой в Турцию приехали, бог никакойответственности не несет.

– Возможно, но хотя бы поберечь мог бы.

– Человек должен сам себя беречь. Свет, я что-то непойму, к чему ты этот разговор завела?

– К тому, что, если я сейчас убью Экрама, бог меняпростит или нет?

– Как это ты его убьешь?

– Да хоть как. Убью, и все. Скажи мне, а за убийствобог наказывает?!

– Ты что, забыла про заповеди? В одной из них так прямои говорится: «Не убий».

– Ну а если я покаюсь? Ведь люди же приходят в церковьи замаливают все грехи. Это нормально. Говорят же, что бог все прощает.

– Если бы бог все прощал, тогда все бы начали убивать.А хотя кто его знает. Каяться тоже можно по-разному. Одни просто в церковьпридут, свечку поставят и вроде как гора с плеч. А другие искренне каются.Нужно покаяться с душой, чтобы ты сама пожалела о том, что ты совершилапреступление. Бог сможет простить только искреннее раскаяние.

– Но ведь я не смогу это сделать. Ты же прекраснознаешь, что я не буду раскаиваться в том, что убью Экрама. Просто я не знаю,тяжело жить с этим грехом или нет. В книгах пишут, что убийцы затем не могутспокойно жить. Мол, они по ночам очень сильно страдают. Им снятся те, кого ониотправили на тот свет. От этого они иногда сходят с ума, а бывает, невыдерживают и являются с повинной.

– Свет, ты что надумала-то? – Ленкины глазасудорожно забегали, а губа слегка затряслась.

– Ничего. Просто больше я так не могу. Завтра будет тоже самое, что было сегодня, и так каждый день… Тебе проще, а у меня дома двоемаленьких детей, которые зачеркивают дни в календаре и ждут, что их мамапринесет им денежки в клювике…

Встав с подоконника, я поправила халат и направилась квыходу.

– Свет, ты куда? – крикнула мне вслед перепуганнаяподруга.

– Иду брать грех на душу.

Пройдя по тускло освещенному коридору, я посмотрела на часыи отметила про себя, что уже ровно три часа ночи. Время так называемогоглубокого сна. Дернув входную дверь за ручку, я убедилась, что она закрыта, ипошла в противоположную сторону. Впрочем, я и не рассчитывала на то, чтовходная дверь может быть открыта. Наверно, так думать было по меньшей мереочень даже глупо. Подойдя к комнате Экрама, я тяжело вздохнула и прислушалась.

За дверью была гробовая тишина. Тихонько толкнув дверь, япросунула голову в комнату и увидела дрыхнувшего без задних ног Экрама. То, чтотурок был мертвецки пьян, не вызывало никакого сомнения. Рядом с ним, накровати, лежала совершенно пустая бутылка из-под турецкой водки. Увидев наприкроватной тумбочке мобильный телефон, я быстро схватила трубку и пулейвыскочила из комнаты.

У входа в свою комнату стояла Ленка, которая наблюдала замоими действиями со смертельным ужасом в глазах.

– Свет, ты что? – как-то безжизненно спросила она.

– Ничего.

– Откуда у тебя телефон?

– Экрам подарил… – съязвила я и посмотрела наподругу озлобленным взглядом. Меня взбесили ее бездействие, апатия и нежеланиебороться с суровой действительностью.

– Как это подарил?

– Молча! – почти крикнула я и закрыла дверь в своюкомнату прямо перед Ленкиным носом.

Правда, через несколько секунд я снова ее открыла.