(из баночки) и язвительным комментарием о языческих странах, где одной погоды достаточно, чтобы добрый христианин сбежал домой, сверкая пятками. Судя по всему, горничная считала, что песчаная буря, завывавшая сейчас над черепичными крышами Пекина, была ниспослана Господом в наказание местным жителям за их дремучее идолопоклонничество.

– Тогда у нас имелись проблемы поважнее, – продолжил Эшер. К тому моменту, когда ураган настиг их маленький отряд, освещённая луной крутая горная тропа осталась позади, а на горизонте показались огни Мэньтуоко, поэтому все мысли усталых путников были заняты лишь одним вопросом – где бы взять сил, чтобы добраться до деревни поскорее. – Ито, телохранитель Мизуками, судя по всему, пострадал сильнее, чем пожелал признать, так что большую часть пути графу приходилось помогать ему. Да и Карлебах уже с трудом передвигал ноги. – Эшер размял запястья, всё ещё ноющие после того, как ему пришлось удерживать одной палкой семьдесят килограмм гнилого мяса, которые пытались убить его вместо того, чтобы смирно лежать в могиле. – Мизуками привёз нас вместе с Ито и Карлебахом обратно на своём автомобиле, потому что ближайший поезд отправлялся только утром. Но побеседовать мы не смогли – даже после того, как буря утихла, требовалось немало усилий, чтобы удержать машину на дороге. Мизуками не стал объяснять, как оказался в горах, но я подозреваю, что они с Ито следили за нами большую часть дня. Он наверняка узнал меня и, вероятно, всё ещё думает, что я немецкий шпион. Скорее всего, он ещё заглянет к нам после завтрака, чтобы расспросить обо всём, о чём не успел поговорить вчера вечером.

Лидия оглянулась через плечо на дверь спальни, где скоротал остаток ночи старый Карлебах. Конечно, профессор слегка ожил, хлебнув из фляжки графа французского бренди, но ему всё равно едва хватило сил, чтобы подняться по лестнице, и даже в свете электрических ламп, порой чудовищно искажающих цвет лица, было заметно, что Карлебах пугающе бледен.

Так как помимо многочисленных чемоданов с платьями от Уорта и Пуаре Лидия неизменно брала с собой в путешествие стетоскоп и механический тонометр, она сначала убедилась, что давление у старика в норме, а пульс хоть и слабый, но ровный, а затем дала ему успокоительное. Сама она устроилась на ночь в крохотной детской комнатке вместе с Мирандой и миссис Пилли, а Эшер улёгся на диване в гостиной.

Сейчас буря снова усилилась – даже несмотря на закрытые ставни, шторы продолжали дёргаться от ледяного сквозняка, а в воздухе висела серовато-жёлтая пыль. Из детской раздавалось недовольное хныканье Миранды – пыль набивалась ей в глаза, в нос и в кашу.

– Не было ли каких-нибудь вестей от Исидро?

Лидия покачала головой.

В этот момент вернулась Эллен, чтобы забрать поднос – в чистом платье из узорчатого хлопка с накрахмаленным воротничком и передником, как и пристало выглядеть с утра приличной служанке, и пышущая спокойным дружелюбием покладистой рабочей лошади.

Из открытых дверей, ведущих в часть номера, отведённую слугам, послышался голос миссис Пилли:

– Ну вот, ты же у нас хорошая девочка!

– Миранда, судя по всему, не в восторге от своей первой песчаной бури, – заметил Эшер, и Эллен усмехнулась.

– О, она постоянно пытается вытащить пальчиками песок из каши, а эта Пилли… – горничная весьма презрительно относилась к сиделке, чьё мнение о праве рабочих на забастовки («Их просто нужно арестовывать!») и женщин на голосование («А этих надо отправить домой к мужьям, которые изначально не должны были их никуда отпускать!») считала исключительно варварским, – … уже воет, что замучилась постоянно вытирать ей ладошки. А ещё у несчастной малютки чешутся глазки, но я совершенно не представляю, как её умыть, учитывая, что в воде моментально скапливается песок. А как себя чувствует бедный профессор Карлебах?

– Я как раз собиралась взглянуть, – Лидия встала из-за стола, незаметно забрав очки – она стянула их с носа сразу же, едва скрипнула входная дверь, возвещая о приходе горничной, – и тихонько направилась в спальню. – Нет, Джейми, оставайся и допивай свой кофе. Я слышала, как ты вставал ночью, чтобы проведать профессора, поэтому сейчас твой черёд отдыхать.

Эшер уселся обратно и, когда Эллен ушла, задумчиво уставился на приоткрытую дверь спальни, вертя в руках полупустую чашечку. «Имеющий жену и детей – заложник судьбы, – писал в своё время Фрэнсис Бэкон. – Ибо они неизменно встанут на пути великих деяний, не важно, благих или злонамеренных…»

Опустив глаза в чашку, Джеймс обнаружил, что пыль успела осесть на поверхности напитка тонкой плёнкой. А ведь поначалу он был так рад, что Лидия и Миранда здесь – ведь здесь он может защитить их или хотя бы точно знать, какая опасность может им грозить. Однако всю прошлую ночь ему снились искажённые лица и глаза, мерцающие в сумраке отражённым светом, вонь гнилой плоти… Несмотря на усталость, Эшер раз пять вставал – не столько беспокоясь за старого друга, сколько от того, что в очередной раз услышал, как в окно кто-то якобы скребётся длинными когтями, или от того, что вновь увидел во сне, как бредёт вдоль канала, а из вонючей воды выбираются сгорбленные твари и преследуют его, преследуют…

«Насколько они разумны? Смогут ли они узнать меня в лицо? Или выследить? Или выяснить, кто для меня по-настоящему дорог?..»

Сердце Эшера болезненно сжалось. Единственным недостатком, по-настоящему мешавшим службе Джеймса в разведке, было его живое воображение – с одной стороны, величайший дар для шпиона, но с другой – опасное оружие, способное при грамотном использовании кем-то другим обратиться против своего же владельца.

«А всё-таки, есть ли в Пекине другие вампиры?»

Эшер вспомнил, как нервничал Исидро и как пару дней назад во время прогулки по набережным его и самого не оставляло ощущение, что кто-то следит за ним, не отставая ни на шаг…

За несколько месяцев до рождения Миранды Лидия пришила тонкие серебряные цепочки в бахрому на балдахине колыбели и даже обшила завязки на одеяльцах. При мысли о том, что супруге пришлось пойти на это – потому что хозяин Лондона, обитавший в каких-то семидесяти милях от Оксфорда, знал, где живут Эшеры, – Джеймс до сих пор испытывал ярость, ужас и стыд.

Несмотря на то что он уволился из департамента ещё до того, как попросил Лидию – в то время нищую студентку, лишённую наследства ворчуном-отцом, – стать его женой, Джеймс всё равно чувствовал себя неловко в тот момент, когда делал предложение. Шпионаж – дело сугубо холостяцкое, да и бывшие шпионы всё равно остаток жизни нет-нет да оглядывались через плечо. Из всего внушительного списка грехов Исидро самым страшным проступком Эшер считал именно тот, что произошёл семь лет назад – когда вампир, втянув его в