ценились сотрудниками здесь, недалеко от Москвы, и работы у него было что называется выше головы.

И он был этому очень рад.

Дина Егоровна железной рукой взялась за хоспис, мгновенно заработала непререкаемый авторитет у руководства и уважение всех «своих старичков и старушек», и сохранила преклонение перед Свиридовым. Свиридов был непререкаемым авторитетом для Дианы, которая обращалась к нему не иначе, как «генерал, сэр».

И его она слушалась так, что Худобин даже ревновал ее к нему.

Дина Егоровна каждый день обходила всех пациентов хосписа, находила время для разговора с каждым, и все пациенты шли к ней со всеми и всякими своими бедами и вопросами. На 25 мест в хосписе – 10 двухместных 5 одноместных палат – там находились всего 12 пациентов, но все попытки начальства занять пустующие места Дина спокойно и жестко отбивала.

Нередко, извинившись перед своим Лео по телефону, Дина Егоровна задерживалась в хосписе, беседовала с какой-нибудь старушкой – мужчин в хосписе было мало, и обсуждала все ее домашние заботы.

Уходя домой, часто довольно поздно, Дина Егоровна всегда обходила посты в коридоре и прощалась с дежурными сестрами …

ЗОВ ЧУЛПАН

Свиридов уловил мысленный зов и долго не мог определить, кто же так жалобно мог мысленно обратиться к нему. Он пытался уловить хоть какие-нибудь индивидуальные особенности того, кто обращался к нему, и сперва он уловил причастность к благотворительному фонду «Подари жизнь», а затем подробности поездки к детям и одного ночного разговора.

– Чулпан Хаматова! – догадался Свиридов. – Что же там могло случиться?

Была поздняя ночь и он не стал звонить, а попробовал переместиться на еле ощутимый пеленг зова.

Невидимкой в «коконе» он пронесся над знакомым ему с детства зданием театра «Современник» и уже совсем медленно стал перемещаться на мыленный зов Хаматовой.

И проник внутрь здания и, наконец, в квартиру и в комнату.

Хаматова плакала, скорчившись в кресле, замотанная в какой-то необъятный вязанный платок.

Свиридов понял, что в квартире кроме маленьких детей и Чулпан никого нет, и вышел из невидимости. Он не шумел, и Хаматова не сразу обратила на него внимания.

Тогда он положил руку ей на голову и сказал:

– Ты чего плачешь, Чула?

Так Хаматову никто, кроме Свиридова не называл, и она вскинула голову.

– Анатолий Иванович? Это вы … это ты? Как? Откуда? Как … как ты попал в квартиру?

– Успокойся, Чула, успокойся.

Хаматова вылезла из кресла и освободила для Свиридова другое кресло, сняв с него кучу папок.

– Садитесь … садись, Толя … Мне так плохо … Я думала, что уже ко всему привыкла, к любому предательству … И опять …

Свиридов долго беседовал с Чулпан, вникая в ее переживания и успокаивая ее.

Она уже не плакала, а только всхлипывала и с горечью рассказывала об очередном предательстве – ей везло на нечестных людей, пользующихся ее доверчивостью.

Успокоив Чулпан и уложив ее в кровать Свиридов вернулся домой.

Тоня ждала его.

– Спи, милая. Дай, я тебя укрою.

– Я уже сплю, Толенька …

ДЕТИ и БРАК

Количество приемных детей в семьях жителей города стремительно росло, и, соответственно, уменьшалось количество сирот, проживающих постоянно в лесной школе-интернате и в общежитии. И это уменьшение количества воспитанников вызвало такое непривычное для органов опеки и попечительства явление, как пополнение в середине года.

Но там быстро привыкли к этому и смирились к приездам сурового и непреклонного руководителя ЗАТО – генерала Свиридова. И спорить с ним даже не пытались.

И теперь новые ребятишки приезжали в лесную школу не один раз в году, а два, и оба раза за ними приезжал сам Свиридов.

И снова новички быстро осваивались в сложившемся коллективе, и снова …

Количество приемных детей в семьях жителей города стремительно росло, и, естественно это не обходилось без накладок.

Но серьезные неприятные случаи происходили редко, но случаи несовместимости или непонимания все же случались. И Свиридову приходилось вмешиваться и разрешать эти неприятные ситуации, которые в просторечии называли «браком».

В большинстве случаев ему приходилось сталкиваться с тем, что приемные родители плохо представляли себе все сложности усыновления и были к этому не готовы.

Подавляющее число этих случаев Свиридову удавалось разрешить в самом начале, при истоках начинающегося конфликта, и его вмешательство практически всегда приводило к положительным результатам. Не сразу, но отношения в таких семьях налаживались – иногда медленно.

Значительно реже встречались случаи, основой которых являлись психологическая несовместимость характеров родителей и приемных детей.

Тут иногда возможностей Свиридова не хватало для изменения ситуации или он не считал возможным столь серьезное вмешательство.

Таких случаев было всего два, но пришлось серьезно наказать приемных родителей и лишить их приемных детей.

Основная трудность заключалась именно в детях – для них все происшедшее могло стать неисправимым ударом на всю оставшуюся жизнь. Могло – но Свиридов находил выход и из такой, как казалось безвыходной ситуации.

Он смог найти других, новых приемных родителей в колхозе, где нравы были попроще и в то же время пожестче. И это все вместе при серьезном вмешательстве Свиридова в психику детей помогало смягчить ситуацию и дети стали приживаться в деревенских условиях.

А прежние приемные родители кроме жесткого психологического воздействия от Свиридова получили весьма ощутимую общественную реакцию в виде обструкции и бойкота.

Свиридов тщательно анализировал все происходящие случаи и делал выводы – выбор перспективных приемных родителей становился строже …

Но и при этом в городе появлялись все новые и новые приемные дети, к которым отношение было абсолютно таким же, как и к родным …

ГРИША

Глава семейства Григорий Свиридов при вей своей занятости никогда не забывал своих любимых женщин – мать Тоню, жену Улю, дочку Верочку. С недавних пор к любимым женщинам прибавился любимый сын – Коленька.

А его любимые женщины обожали сына, мужа и папу, радовались его вниманию и ценили каждую минуту общения с Гришей – кроме его работы в Студии военных художников имени Грекова художник Свиридов много работал дома.

И когда он удалялся в свою студию, да и просто садился с листом бумаги и карандашами, никто старался не помешать ему. С одинаковым самозабвением он работал в своей небольшой студии в городе и в своей загородной студии.

Тут, на третьем этаже дачного дома, его студия занимала весь этаж, всегда была полна света, и тут часто ему позировали те, кого он выбирал для этого.

Быть выбранным объектом творчества Гриши считалось почетным, и к его натурщикам – и натурщицам! – относились с уважением.

Свои