– Аккумулятор моего пикапа сел. Машина стоит на парковке. Я увидела ваш автомобиль и подумала, может, вы мне поможете, – тихо произнесла я, стараясь не встречаться с ним глазами и смотря в пол.

– Ты в порядке? – спросил он мягко.

– Да, – ответила я. Так и было. Чудо, но я была в порядке.

У меня под носом появилась белая тряпочка.

– Платок! Вам что, восемьдесят лет?

– Кхм, вообще-то двадцать два, и ты это знаешь. Просто так получилось, что меня вырастила очень правильная, пусть и немного старомодная англичанка, которая приучила меня носить с собой платок. Спорим, ты сейчас этому рада.

Рада. Но признаваться не собиралась. Платок показался чистым шелком моим распухшим глазам и саднящим от слез щекам. А пах он божественно: сосной, лавандой и мылом. И вдруг то, что он дал мне свой платок, показалось чем-то очень личным. Я пыталась найти слова, чтобы хоть что-то сказать.

– Она же назвала вас Дарси?

Уилсон коротко рассмеялся.

– Она самая.

– Могу я оставить платок себе? Я его постираю и потом верну. Даже отглажу, как ваша мама. – Дьяволенок во мне не смог удержаться.

– А, вот и Блу. С возвращением. На секунду я подумал, что в тебя кто-то вселился, например настоящая человеческая девушка, которой не так и нравится подкалывать своего учителя истории. – Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз, и я смущенно отвела глаза.

– Дай мне минутку, я только заберу свои вещи.

– Что? Вы хотите удрать так рано? Уроки закончились всего восемь часов назад! – поддразнила его я, стараясь вернуться к обычному поведению. Уилсон не ответил, но вернулся очень быстро с инструментом в чехле, висевшим через плечо. Он выключил свет в конце коридора, и мы молча спустились по лестнице.

– Как ты вошла внутрь? – спросил он и тут же покачал головой, передумав. – Неважно. Я правда не хочу знать. Но если в понедельник я обнаружу, что кто-то разрисовал стены, то буду знать, кто именно.

– Красками не работаю, – обиженно фыркнула я.

– Вот как? А с чем же тогда работаешь? – Мы вышли из здания в темноту, и он закрыл за нами дверь.

– С деревом, – коротко ответила я, не зная, зачем ему это говорю. Лучше бы думал, что я рисую граффити. Кому какое дело. «Мне есть дело», – язвительно заметил голосок внутри. Да. Мне.

– И что ты делаешь с деревом?

– Вырезаю.

– Людей, медведей, тотемные столбы, что?

– Тотемные столбы? – недоверчиво переспросила я. – Это что, намек на мою национальность?

– Твою национальность? Ты же сказала, что ты не индианка.

– Понятия не имею, кто я, но все равно прозвучало как оскорбление, Шерлок!

– Почему ты не знаешь, кто ты? Ты вообще пыталась узнать? Может, тогда бы не злилась на весь мир! – Уилсон выглядел раздраженным. Он быстрыми шагами ушел вперед, то ли продолжая мне выговаривать, то ли уже бурча себе под нос.

– Это просто невозможно! Общаться с тобой все равно что говорить со змеей! То ты такая ранимая и готова расплакаться, а в следующий миг шипишь и нападаешь. Честно, не представляю, как достучаться до тебя, даже если бы хотел! Я сказал «тотемные столбы» только потому, что их обычно вырезают из дерева, понятно? – Он обернулся и смерил меня взглядом.

– Вы всегда такой раздраженный, когда не ложитесь спать вовремя? – пробормотала я.

– Видишь! – Он взмахнул руками. – Вот опять. – Он остановился у своей машины, уперев руки в бока.

– Я знаю, что ты очень способная, потому что, когда ты не умничаешь, твои замечания проницательны, а когда умничаешь, то получается осмысленно и остроумно, и я смеюсь, даже если хочется тебя ударить. Я знаю, что ты либо адреналиновая наркоманка, либо ты храбрее всех, кого я когда-либо встречал, и ты знаешь, как разряжать оружие. Знаю, что тебя вырастил мужчина по фамилии Экохок. Что ты не представляешь, когда у тебя день рождения. Что не собираешься поступать в университет, когда закончишь школу. И знаю, что ты обожаешь быть клоуном всего класса и использовать меня как основной объект для шуток. – Он загибал пальцы, считая. – Всего восемь штук. Ах да, и ты что-то вырезаешь из дерева. Вероятнее всего, это НЕ тотемные столбы, судя по твоей реакции. Так девять или десять, если считать также то, что ты любишь умничать. – Он опустил руки. – Я правда хочу узнать о тебе больше. Не о маленькой черной птичке, которую вытолкнули из гнезда. Но очень хочу узнать что-то о Блу.

Он с силой ткнул в меня пальцем, сказав «Блу».

– Это же иносказание, – пробубнила я, потирая то место, куда он попал своим длинным пальцем. – Мой отец, то есть Джимми, всегда говорил, что я – маленький черный дрозд, оказавшийся вдали от дома.

– Одиннадцать. Не так и сложно, верно?

– А вы симпатичный, когда злитесь. – Я хотела поддеть его, но прозвучало кокетливо, как у какой-нибудь Блестяшки-Крисси. Я почувствовала себя глупо и кинула на него взгляд. К счастью, он просто закатил глаза. Забавно, что можно понять, когда кто-то закатил глаза, даже если вокруг темно и ничего не видно.

Уилсон порылся в карманах, ощупывая каждый. Потом подергал двери машины. Я могла бы ему сообщить, что все они заперты, но благоразумно промолчала. А вот и двенадцатый факт: я могу вести себя благоразумно.

– Вот же задница! – Он прижался к окну машины, руками создавая козырек для лучшего обзора. – Блин!

– Ничего себе выражения, мистер Уилсон. – Я строго поцокала языком, стараясь не рассмеяться. – Разве это не очень грубые выражения?

– Чего? Нет! «Мерзавец», «идиотский» и «блин» вполне приличные… как «черт».

– А «задница»? Это уж точно ругательство. – Вообще-то, не было похоже, но я откровенно наслаждалась собой. – А скоро вы начнете говорить «ну и бредятина»! Вот директор Бекстэд обрадуется!

– Ключи остались внутри, – простонал Уилсон, не обращая на меня внимания. Потом выпрямился и смерил меня мрачным взглядом. – Придется идти пешком, Блу, если ты, конечно, случайно, не умеешь… взламывать двери?

– Чего тут уметь. Для этого просто нужны инструменты, а с собой у меня их нет, – ровно заметила я. – Хотя мы можем разбить окно вашей большой скрипкой.

– Опять умничаешь. – Уилсон повернулся и пошел в сторону дороги.

– До моего дома чуть больше шести километров в ту сторону, – сообщила я, хромая за ним.

– Чудесно. А мне до дома почти десять, так что хотя бы оставшуюся часть пути не придется слушать твои насмешки, – проворчал Уилсон.

Я рассмеялась. Он и правда злился.

Несколько минут мы шли молча, только каблуки своим перестуком нарушали тишину.

– Ты ни в жизнь не пройдешь шесть километров в этой обуви, – пессимистично заметил Уилсон.