Вот только не подозревали мы, что с нами в море пойдет командир дивизии Михаил Леопольдович Абрамов, о повышенной мудаковатости которого знали все, и все видели, как человек рвется в адмиралы. А он пошел, хотя должен был уехать во Владивосток. Будущий начальник Главного штаба ВМФ, в тот момент без пяти минут контр-адмирал, шел по карьерной лестнице по головам и о старом брежневском принципе: «Живи сам и дай жить другим» – не подозревал.

То есть пока мы ударно искали в квадрате лодку (ибо знали, где искать), пока красиво ее преследовали с двумя вертолетами, закидав половину Тихого океана противолодочными буями, пока не менее красиво атаковали, жахнув на предельной дистанции ракетоторпедой с нужного борта (то есть с правого, потому что с левого при залпе всегда улетала за борт полуторатонная дверь газоотбойника, что приводило к неразумным последствиям в виде постановки в завод), – все было хорошо.

Но когда пришла очередь подводной лодке сдавать свою задачу, Михаил Леопольдович, естественно ни о каких договоренностях не предупрежденный, усмотрел в действиях командира некоторый инфантилизм. После чего самолично исполнил лихой противолодочный маневр (в кают-компаниях офицеров и мичманов попрощались с фарфоровой посудой и начали сметать осколки в мешки) и ушел от торпеды. «Понял, как надо?» – подбоченясь, спросил он нашего командира, у которого враз потухли глаза.

Почему у командира потухли глаза, лично я понял, едва мы вернулись на базу. Я заступил дежурным по кораблю, и, как только нам подключили береговую связь (а никаких мобильников тогда еще в помине не было), раздался звонок, и в трубке зашипело:

– Передай этому пид…ру гнойному…

– Простите, кому?

– Командиру своему, мля! Передай ему, что хер он еще противолодочную задачу сдаст. Стахановец, сука!

Я пошел докладывать папе о столь странном звонке, но он уже собирался каяться и укладывал в сумку самое ценное сокровище – грелку с коньячным спиртом, давным-давно конфискованную замполитом в моряцкой посылке из Армении.

В общем, через неделю лодка пошла пересдавать свою задачу. А мы пошли ее обеспечивать целью. Стрельба у лодки не заладилась: что-то там их минеры накрутили. Торпеда явно проходила впереди по курсу и совсем не собиралась в нас подворачивать. Так уж наш командир втопил по газам, выжал из механика все, что только мог, но торпеду настиг и доблестно подставил ей борт. «Прошла под нами!» – радостно информировали его гидроакустики, что означало выполнение лодкой своей задачи. Услышав это, папа глубоко выдохнул, закурил и сказал что-то такое в адрес командира дивизии, которого на этот раз на борту не было, что-то настолько перенасыщенное деепричастными оборотами, что даже мне стыдно произносить это вслух.

А в мире опять воцарился мир.

Составитель сборника выражает искреннее сочувствие читателям и тоже находится в возмущении, что им забыли сообщить о том, что теперь вместо тока убивает напряжение, но вмешиваться в авторский стиль не считает возможным, мучаясь от собственной порядочности.

На рубеже 1991–1992 годов в наших Вооруженных силах прошло массовое сокращение политработников. До сокращения у нас на корабле по штату их было три: большой зам (заместитель командира корабля по политической части), маленький зам (секретарь комитета ВЛКСМ) и парторг. Поскольку маленький зам и парторг оба были Вячеславами, то мы, чтобы не перепутать, звали их соответственно Слава ВЛКСМ и Слава КПСС.

Потом Советский Союз развалился, КПСС перестала быть направляющей силой, и замов стали сокращать. Но поскольку замов сокращали сами же замы в Главном политическом управлении СА и ВМФ, то после сокращения их у нас по штату стало пять. Ликвидировали парторга, но ввели должности замполитов боевых частей 5 и 7, комсомольца легким движением руки превратили в офицера-воспитателя, плюс к тому ввели невиданную ранее майорскую должность психолога.

Приехавшие в Балтийск с Дальнего Востока замполиты БЧ 5 и 7 оказались своими ребятами, корабельными. Бывшими комсомольцами с однотипных кораблей. С психологом все получилось гораздо интереснее. Я уж не знаю, где копали кадровики, но буквально за пару недель до перехода с Балтийского флота на Тихоокеанский на корабль прибыло зеленое чудо в лице капитана-летчика.

Тут надо сделать небольшое лирическое отступление и разъяснение. До этого явления мы сталкивались лишь с лейтенантами-двухгодичниками, призванными сразу после институтов. Будущего корабельного офицера к тяготам и лишениям военной службы готовят заблаговременно. И первое, к чему готовят, – никогда и ничему ни при каких условиях не удивляться. Для этого есть великое множество способов, количество которых зависит лишь от фантазии училищных командиров. «По команде „Отбой“ наступает темное время суток», «Круглое носим, квадратное катаем», «Подметание плаца ломами» и, наконец, «Закат солнца вручную». Плюс курсант в течение 4–5 лет обучения несколько раз проходит практику на кораблях и приблизительно представляет, с чем столкнется в будущем. Добавим сюда тот факт, что на 10-й оперативной эскадре Тихоокеанского флота, для которой строился наш корабль, 90 процентов офицеров и 100 процентов мичманов были ссыльнокаторжными, по выпуску которых из училищ их ротные командиры ставили свечки в церквях. Таким образом, они еще в училищах и учебках прошли все круги ада, после которых корабль не страшен.

А вот лейтенанты из института ничего этого не проходят. Их бросают в недра корабля как щенков в омут: выплывет – значит, будет жить. Первые месяца три службы такой лейтенант мгновенно вычисляется по широко открытым, округлившимся глазам и перманентному когнитивному диссонансу. Он буквально воспринимает слова руководства, которые обычный офицер пропускает мимо ушей ввиду их неинформативности. Не выбитая в училище фантазия живо рисует ему старпомовские угрозы, лейтенант запирается в каюте и в ужасе начинает представлять, как старпом его будет «драть до тех пор, пока из ушей не повалит черный едкий дым». Или как ему, лейтенанту, два года придется «ползать раком на брюхе, пока не научишься Родину любить» и «гнить на железе, пока ушки не отвалятся». Такой лейтенант, посланный старшим на погрузку цемента, грузит его вместе с личным составом. А иногда и вместо. Такой лейтенант берет в каюту неработающий прибор и начинает его разбирать и паять вместо того, чтобы взять и потрясти, как это делают все нормальные люди. И если после этого не заработает – заменить. Такому лейтенанту невозможно объяснить, что по команде «Залп» надо не только интеллигентно ткнуть пальчиком в красную кнопку «Пуск», но одновременно со всей силы ударить кулаком по приборной панели, чтобы замкнуть все цепи. И без этого обязательного ритуала с корабля не полетит ни одна ракета и ни один снаряд. В общем, проблем с таким лейтенантом подчас еще больше, чем с матросом.

Слава богу, наш первый психолог Миша Павловский военное училище заканчивал, хоть и «ненастоящее». По старпомовской терминологии, это была «Фабрика мягких игрушек» – так наш доблестный чиф называл все военно-политические училища. Ситуация осложнялась тем, что это была летная фабрика мягких игрушек. Где, в отличие от нормальных училищ, с первого же курса не показывали, что ты никто, зовут тебя никак. Там наоборот – готовили элиту Вооруженных сил, четыре года вдалбливая в голову, что ты лучше всех. А после этого он еще шесть лет прослужил замполитом эскадрильи, где имел дело только с офицерами, то есть с такой же элитой.