голову в плечи, чисто инстинктивно, ожидая удара. Первый прошёл мимо, а второй не последовал. Он развернулся и увидел то, как отец ударил самого себя по лбу.

– Точно! Я же ещё вчера хотел спросить того лодыря! Твою!.. Вот была надежда, что пара дней в компании этих отбросов принесёт свои плоды, но нет, нам надо потеть ещё больше! Правильно говорит мой начальник: «Работают только проклятые».

На какое-то мгновение мужчина успокоился, вспоминая, действительно ли он сам был виновен в такой глупости и забывчивости? Признание неправоты – жёсткий удар по достоинству, даже такого жалкого и плутоватого работника автомастерской. Серёжа даже вспоминал слова учителя по философии: каким бы ни был человек, какую бы работу или должность он не занимал, его эго будет выше всего; «Даже у бедных есть достоинство. И, когда это единственное, что у них остаётся в жизни, то эти люди потеряны во всех представлениях».

– Ну нет… с чего это я… Это же ты виноват, паршивец. Я ещё с самого начала, как увидел эту покосившуюся падаль, думал о том, к кому подлизаться, кого подкупить или уговорить, чтобы было хоть как-то проще закончить работу. Думаешь, я собирался нести замену снесённого с самого города? Рехнулся?! Быть может ты и дурак, но я не…

– Гриша, подойди пожалуйста! – раздался снаружи уже голос Марии. Звучала она не шибко радостно, как до этого звучала Вера. Григорий недовольно выругался себе под нос и пошёл наружу.

Серёжа шёл следом. Может, его нахождение снаружи и не требовалось, но всё же было интересно, что так сильно обрадовало Веру и смутило Марию.

Рядом с избой стояли обе женщины, мать держала девочку за плечи, не давая ей уйти дальше положенного. Сама же Мария с лёгкой насторожённостью смотрела куда-то за угол. Увидев, что никого не убивают, отец семейства начал раздражаться ещё пуще – снежный ком гнева и слепой ненависти набирал массу, и ещё чуть-чуть, и он тут же рухнет кому-нибудь на голову. Возможно, для этого Серёжа и вышел вслед за ним, чтобы удар пал на него, а не на мать или сестру.

– Что такое? – спросил Беглов-старший, когда подошёл к жене. Та лишь указала пальцем в ту сторону, куда смотрела.

У стены избы, задом к зрителям, стоял здоровенный хряк. Богатырь среди свиней. Туша килограмм в двести, высотой по грудь, с двумя жёлтыми и закруглёнными клыками, тупыми чёрными глазами, и практически весь волосатый. Это животное не просто стояло у стены, а мочилось на дерево.

– Тупая скотина! – рявкнул Григорий и сделал шаг навстречу неприятелю. Но, стоило хряку повернуть огромную морду к человеку, как тот остановился. Подобная туша легко могла разделаться с любым встречным, особенно если на то было желание. – Убирайся вон!

Животное никак не отреагировало на команду. Струя всё бежала и бежала, опорожняя колоссального размера пузырь. В этом маленьком мирке существовал только хряк и его нужда.

Стоило и Серёже встать рядом, чтобы увидеть виновника торжества, как у него резко заболело в паху. Сложно было сказать, тот ли это был хряк, что убил Владика или нет, но выяснять не было никакого желания. Григорий продолжал махать руками и кричать; свин – мочиться.

– Подонок, я же убью тебя! – крикнул Григорий и схватился за бесхозные вилы. Это был один из тех инструментов, что принёс Бражник, и никто из местных так и не сказал, кому все они принадлежат.

Взвесив снаряд в руке, мужчина метнул острые вилы в огромную задницу. Правильно говорят, что вопль свиней очень громкий, и порой соразмерен с шумом реактивного двигателя… стоя рядом с испуганной, раненной животинкой, складывалось ощущение, что вопит не она, а сигнализация воздушной тревоги. Женщины зажали оглушённые уши, Серёжа поморщился, а Григорий только вошёл в кураж. Хряк прекратил своё умиротворяющее дело и побежал прочь. Возможно он хотел вернуться домой, но к его несчастью, путь пролегал мимо озлобленного Беглова-старшего. Григорий пнул по застрявшим в мясе вилам, и те вырвались из туши свиньи, оставив на той глубокие рваные раны.

– Так тебе и надо, скотина! – крикнул он вслед кровоточащему преступнику. – Нехер мочиться на мои деньги.

В кои-то веки гнев Григория был вымещен не на ком-то из родных. Однако, мало кто был рад такому жестокому исходу. Отец семейства отдышался и сказал, что пойдёт к Бражнику, поскольку того требуют дела. Мария и Вера направились домой, – женщины чувствовали себя слегка уставшими, и не были настроены посещать знакомую бабушку. Серёжа ни разу не увидел на улице лицо Борьки, из-за чего тоже решил вернуться домой.

23 ноября 1988 года, поздний вечер

Григорий пришёл назад в избу около девяти часов вечера. Солнце успело скрыться за видом освещённых горных пиков. С собой отец семейства принёс стойкий и неприятный запах самогона.

– Ну что, семья, нашли мой носок? Я же помню, как кто-то из вас его посеял ещё позапрошлой ночью… Думали забыл? А вот и нет, я всё помню! – Складывалось ощущение, что Григорий с каждым шагом становился всё пьяней и пьяней, поскольку каждый последующий выпад ноги был неряшливее предыдущего.

Серёжа играл с Верой в шашки, пытаясь имитировать фигуры с помощью подручных средств, а Мария убирала остатки ужина со стола.

– Ну давайте, кто сегодня любит папочку? А? Вера, малютка, может ты?.. Где папин носок, Вера?

– Не знаю, папа… – Девочка прекрасно понимала, что в таком настроении расстроить отца можно даже простым сквозняком. Когда она поднимала глаза на Григория, в этих маленьких кружках читался почтенный страх, и, радовало это мужчину или смущало, тяжело было представить.

– Маша?!.

– Я же говорила, Гриша, что не видела твой носок, и никто не видел.

– Не видела она…

– Да, не видела! И ты мог вместо того, чтобы отправляться к Бражнику, остаться дома и найти свой проклятый носок.

– Ах вот ты как?! Я, да к Бражнику! Будто я там шикую и пирую!.. Да я для всех стараюсь, втискиваюсь в доверие, чтобы всё сделать чётко и быстро! А ты, неблагодарная, вместо того, чтобы быть с мужем, и строить из себя красавицу-жену, бежишь прочь, словно последняя с!..

– Съел! – не отрываясь от доски крикнул Серёжа. – Папа, успокойся, пожалуйста. Никто ничего не знает…

Парню легко было назвать отца по имени, ведь они оба привыкли к такому обращению. Когда чувства завладевали им, «папа»