к нам приходил для того, чтобы отобрать книги для библиотеки, или приносил книги, чтобы мы их оформили по безналичке для библиотеки Института.

Слава окончил философский факультет МГУ. Он по-настоящему любил музыку, особенно джаз. Из США приволок кучу пластинок с записями Колтрейна, Дюка Эллингтона и других джазменов. Именно благодаря его просьбе, я пригласила к себе на вечеринку Георгия Захарьевича Бахчиева[3] и познакомила с четой Вадима и Надежды Севницких, что привело к знаменательным последствиям.

А пока надо сделать маленькое отступление. Мой брат говорил о Верочке: «Вера, конечно, замечательная женщина, но сама по себе мало чего стоит, вот сестра её – чистое золото». То же самое можно было сказать и о Славике, и о его маме. Он был милым, обаятельным, чудесным, но мама казалась намного важнее. Тамара Петровна была замечательной закройщицей. Она работала в ателье на улице Осипенко, и все наши девы шились у неё в течение долгого времени. Причём этот процесс был бесконечным. Иногда мы ездили туда вместе, иногда сталкивались в зале ожидания – короче, мы оттуда не вылезали. Тамара Петровна была не только знатная мастерица, но и очень любезная, приветливая и в то же время знающая себе цену женщина. Высокая, статная, элегантная. В это время ей было лет за пятьдесят, а Славику около тридцати. Я не думаю, чтобы Слава много зарабатывал в своей библиотеке. Думаю, что добытчиком здесь была мама, хотя жили они отдельно. Тамара Петровна каждой из своей клиенток умела преподнести комплимент, даже самой толстой и нескладной. Мне она говорила: «Танечка, мне очень нравится шить на вас. У вас такие пряменькие плечики». Некоторые из её вещей я проносила 20 лет, до того удобно они были сшиты. И она постоянно общалась со своими клиентами: из кабинки всё время доносился её голос и смех, в то время как другие закройщицы в примерочных кабинках едва произносили пять слов. А Тамара Петровна не уставала журчать, и от этого каждая женщина чувствовала себя более красивой и уверенной в себе. Некоторые шились у неё десятилетиями и приводили к ней своих дочерей. Потом ателье переехало на Пятницкую, и через некоторое время Тамара Петровна оттуда ушла. Ну, а мы нынче ничего не шьем. Покупаем барахло на Черкизовском рынке.

* * *

Теперь мы плавно перейдем от наших друзей к людям постарше, которые оказывали большое влияние на нашу работу. Дело в том, что несмотря на всяческое наше образование, ни одна из нас не была в состоянии охватить весь необъятный мир международной литературы. Конечно, для того чтобы разобраться во всей этой многообразной куче, нам нужны были помощники. Кроме того, мы постоянно обязаны были думать об идеологии. Это уже совершенно отдельная тема, и я напишу о ней позже. Короче говоря, при нашем магазине был создан совет, в который входили сотрудники крупных библиотек и наши почётные постоянные покупатели. Одним из членов совета был Евсей Исакович С. Он работал в отделе иностранного комплектования Ленинской библиотеки. Лет ему было около… ну, между 50 и 60. Он приходил к нам раза два в неделю, иногда реже, просматривал книги на полках и в товароведке, иной раз снимал что-то оттуда и объяснял, что по таким-то и таким-то причинам эти книги в открытую продажу ставить не следует. Тогда мы старались пристроить такие книги в какие-нибудь библиотеки или предложить своим родным покупателям. Иногда мы ошибались в цене, приняв издание ГДР за ФРГ-ешное. Ну, тут тоже приходилось как-нибудь изворачиваться. Евсей Исакович отечески бранил нас за эти ошибки, а в общем-то мы с ним дружили. Мужчина он был видный, холеный, самоуверенный. Мне он немножко напоминал сову из-за очков в широкой оправе.

Ещё одним членом нашего совета был Николай Константинович Шенько. У нас с ним однажды произошла интересная история, и я вам сейчас её расскажу.

Глава 7. О том, как заперли Николая Константиновича (глава написана в 1987 году)

Мне уже приходилось упоминать имя Николая Константиновича Шенько, давнего приятеля всего 79-го магазина. Прямая его обязанность заключалась в комплектовании библиотеки Сибирского отделения Академии Наук СССР, но мне почти не пришлось видеть его за работой. В тот год-другой, что я могла его наблюдать, он буквально каждый день приходил в магазин, чтобы посидеть, пересмотреть нашу «покупку», поболтать с Еленой Павловной да с Александрой Фроловной или позлословить с Петром Степановичем. Нам с Верой он помогал оценивать антиквариат, которого в те времена было пруд пруди, вылавливая при этом много нужного лично для себя.

Было ему тогда уже за шестьдесят, мне он казался довольно высоким и грузным. Николай Константинович долгое время страдал сахарным диабетом и постоянно носил с собой яблочко или кусочек чёрного хлеба с холодной паровой котлеткой, чтобы не делать больших перерывов в еде. Мы бы с удовольствием напоили его чаем и угостили чем-нибудь вкусненьким, но ему бедняге, ничего нельзя было себе позволить. А ведь наши дамы помнили времена, когда он, приходя в магазин, сажал Александру Фроловну к себе на колени, доставал из кармана 25 рублей (старыми деньгами) и говорил:

– Шурочка, что-то настроение у меня плохое, сходи-ка ты за шоколадом для девочек, а мне принеси четвертиночку.

И Шурочка на крыльях неслась в магазин, благодарно клюнув в темечко дорогого Коленьку, так тонко чувствовавшего женскую любовь к сладенькому. И девушки с аппетитом жевали дарёный шоколад, а Николай Константинович тем временем поправлял своё настроение при помощи четвертиночки.

При мне уже ничего подобного не происходило. Обычно Николай Константинович приходил, не снимая пальто, садился в деревянное кресло в товароведке и наблюдал за тем, как мы с Верой принимаем книги (у населения). Ко мне он относился с большой симпатией, сразу же дал мне прозвище «крепыш» и всегда повторял, что я работаю больше и лучше Веры. А мы относились к нему, как к отцу родному, и когда его однажды занесло к нам на кухню, где я сидела в одной, извините за выражение, голубой комбинации с абсолютно мокрой головой по той простой причине, что Фирочка взялась меня стричь, как она стригла и причёсывала всех наших девиц, благодаря своей профессии парикмахера, – так вот, повторяю, когда его занесло к нам на кухню, и он увидел меня в эдаком неглиже, мне даже не пришло в голову смутиться. Николая Константиновича это тоже не потрясло, в нашем 79-ом он и не на то мог наглядеться. Что поделаешь – женщины!

Пожалуй, одному Николаю Константиновичу разрешалось,