волос над карими глазами. Черты лица правильные, голос ласковый, манеры приятные. Сразу было видно, что это мальчик из очень приличной семьи. Он был такой благовоспитанный, что я в его присутствии чувствовала себя просто уличной девчонкой. Он приходил не очень часто – иногда по делам Института, иногда по своим делам. Помню, как-то раз он пришел ужасно расстроенный: у него украли портфель, в котором лежала работа для издательства «Детская литература» и какие-то документы. Я ему от всей души посочувствовала, потому что незадолго до этого у одного моего приятеля тоже увели портфель, где лежала часть его дипломной работы, которую написала я. Правда, потом позвонили и всё за десятку вернули. Ну, Володя как-то со всем этим справился, но мне жаль было, что я не могу ему ничем помочь. Затем он постепенно исчез с нашего горизонта, посыпались другие разные события, я ушла из магазина и не думала, что нам доведётся когда-либо встретиться. И вдруг через много-много лет он позвонил мне по телефону. Это очень приятно. Значит, он меня не забыл, значит, чувствовал моё особое к нему отношение. Ведь его звонок – это проявление доверия.

Если вспомнить наших мальчиков-красавцев, то вслед за Володей я бы поставила, пожалуй, Бореньку Е. Кажется, он был каким-то технарём. Девушки липли к нему со страшной силой. Он был высоким стройным блондином с удлинёнными светло-зелёными глазами. Свою красоту Серёжа вполне осознавал, кокетничал с нами напропалую и часто приводил своих девушек в магазин. Он был женат, и жена его была очень милой, но не очень красивой молодой женщиной, по-видимому, отчаянно в него влюбленной. Мы все удивлялись, как она сумела выйти за него. Мне было её искренне жаль, он приходил к нам с такими красотками, что можно было умереть от зависти. С нами-то он кокетничал и болтал вполне невинно, а вот с этими красавицами?.. Но все равно, просто посмотреть на него было чистым удовольствием.

Третьим в этом ряду стоял Серёженька. Фамилии не помню, мы его так и называли – Серёженька, и все знали, о ком идёт речь, хотя Сергеев вокруг нас было пруд пруди, и все – Верочкины протеже. Этот Серёжа не был красавцем в полном смысле слова, но у него при невысоком росте была очень хорошо «вылепленная» голова, энергичные черты лица и необыкновенно лучистые серо-зеленые глаза под темными бровями. Если он не улыбался, то выглядел почти суровым, а когда улыбался, показывал красивые зубы. Он был сыном одной приятельницы Елены Павловны, и наша Верочка ему весьма мирволила. Его присутствие тоже весьма украшало наш магазин.

Среди наших красавцев был один, который хотел украсить собою наш магазин в буквальном смысле. Он говорил: «Если меня поставить в витрине магазина на улице Качалова, то все женщины Москвы прибегут к магазину». Звали это сокровище Владимиром Л., и такого глупого самовлюбленного павлина свет не видывал. Слов нет, он действительно был очень красив: у него были огромные синие глаза с длинными ресницами, темные волнистые волосы, спадающие чуть ли не до плеч, томный голос и томная повадка. Вообще он сильно косил под Оскара Уайльда, – носил чёрное долгополое пальто и даже опирался на трость, которая ему нужна была как рыбе зонтик. Иногда он приходил один, но это было редко. Почти каждый вечер он приводил в магазин новую девушку, сажал её в кресло в центре зала и начинал пудрить мозги своими россказнями. По-видимому, он нёс такую несусветную чушь, что ни одна из них не решалась встретиться с ним во второй раз, несмотря на всю его красоту. Нас с Верой он однажды совершенно уморил жалобами на свои недомогания, а когда под конец вытащил из-под своего шикарного пальто поллитровую бутыль с какой-то микстурой, мы с Верой от хохота сползли со стульев на пол. Володька обиделся на нашу бесчувственность, оскорбленно запихнул бутыль под пальто и ушел, нарочно прихрамывая. С годами он выцвел и подурнел. Мне кажется, вот кто мог бы по-настоящему сожалеть о том, что портрет Дориана Грея – выдумка.

Вообще всяких чудаков и просто психически ненормальных людей в нашем магазине встречалось порядочно. В глубине души мы считали, что нормальному человеку в букинистическом магазине книг на иностранных языках делать нечего.

Глава 11. Наши психи (глава написана в 1987 году)

Возьму на себя смелость утверждать: каждый постоянный покупатель букинистического магазина – чокнутый. Постоянный покупатель букинистического магазина книг на иностранных языках – вдвойне чокнутый. Когда я только начала работать в 79-ом, мне часто приходила в голову мысль, не является ли наш магазин этаким рассадником психопатов, причём как покупателей, так и сотрудников? Но потом поняла: нет, скорее он их притягивает, как магнит железо, как вода тараканов.

Первым в этом ряду для меня стоит, пожалуй, наш «латино-греческий», если не считать легендарного Саккетти, которого мне увидеть так и не довелось. Это был солидный человек, кажется, даже профессор, и, по-видимому, клептоман. Возглас «Тебе кланялся Саккетти!» у нас считался сигналом того, что кто-то из твоих покупателей нечист на руку и за ним надо внимательно последить. Саккетти умер до моего появления в магазине.

«Латино-греческий» приходил к нам года два-три (это при мне). Ни имени, ни фамилии этого человека я не знаю: он никогда ничего не продавал и не покупал. Это был пожилой человек, почти старик, но, возможно, он выглядел старше из-за своего безумия; во всяком случае, волосы у него были седыми, а лицо – ярко-розовым. Он был безобидный сумасшедший, рехнувшийся на наших классических предках. Приблизительно раз в неделю он колобком вкатывался в 79-ый и начинал кричать ещё с порога, иногда и за порогом, невероятно громким и хриплым голосом:

– А где мои латинские и греческие книги? Вы получили что-нибудь латинское и греческое? Я хочу латинское и греческое!

И так он мог вопить без остановки сколько угодно. По молодости лет я его страшно боялась и старалась куда-нибудь убежать, чтобы не слышать его воплей. Справлялась же с ним Фира. Она бесстрашно подходила прямо к нему и кричала ему своим пронзительным голосом:

– Нет, мы сегодня ничего не получали! Приходите завтра, пожалуйста!

– А?! – переспрашивал он и тут же снова начинал вопить, – Я хочу чего-нибудь латинского и греческого!

– Нет, нет ничего! – категорически заявляла ему Фира, разворачивала его к двери, и он выкатывался на улицу, откуда ещё некоторое время раздавался его голос: – Дайте мне латинского и греческого! Дайте мне…

После его ухода мы все облегчённо вздыхали и выползали из своих углов, дивясь