всех ипостасях) – один единственный Перельман, персонифицированное прозрение.

Прозрение, которое размышляет, со-мневается, но – мнит о себе: сё человек.

Наверное, было бы интересно послушать, о чем беседуют сейчас Перельман и Кантор, социологизированные «гении» (но – не персонифицированные прозрения, а явления более частные), экзистенциалисты (но – от этого не менее жизнелюбы, ценители повседневного и прекрасного).

О чём они могут беседовать? Ведь они ещё и просветители. Сокрушители ограниченной самодостаточности. Согласитесь, самодостаточное невежество – смертельно не только для человечества, но и для каждой вселенной («отдельного» человека).

Мне – интересно послушать. То есть (как есть) – мне было бы интересно быть только зрителем и слушателем; поди ж ты! Приходилось со-участвовать.

Потому я должен сказать чистую правду: на самом деле – не интересно!

Не все ли равно, что возможно высказать – справедливого, сверх меры разумного и хорошо сформулированного? Сказанное не отменит необходимости проживать всё это заживо.

Сказанное ничего не изменит из предназначенного.

А что предназначено?

Только то, что ты будешь жив (не смотря ни на что). Что ты рассмотришь все варианты собственного пребывания в реальности (и «твоего» её узнавания «наново»).

Итак, Перельма и крепко-накрепко вцепившийся в его руку древнеримский мальчик стоят перед входом в японскую ресторацию на Невском проспекте Санкт-Ленинграда, и происходит сие в самый разгар кризиса на Украине (настоящий «пир духа» по монументальному замечанию последнего генсека), а раз так, то мне разрешено представить дальнейшее в духе петрониевого Сатирикона.

«Пир возобновился, и Квартилла снова призвала всех к усиленному пьянству. Кимвалистка много способствовала веселью пирующих. Снова объявился и кинэд (надо, кстати, выяснить, что сие слово означает: не артиста ли? Ах, всего лишь развратник-привратник или рас-путник души и тела, синоним артиста), пошлейший из людей, великолепно подходящий к этому дому.

Он заплевал меня своими грязными поцелуями; после он и на ложе взгромоздился и, не смотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом. По потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках было столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

Я не мог долее удерживаться от слёз и, доведённый до полного отчаяния, обратился к Квартилле (так и хочется вымолвить: Хельге):

– Прошу тебя, госпожа, ведь ты повелела дать мне братину.

Она всплеснула руками:

– О умнейший из людей и источник доморощенного остроумия! И ты не догадался, что кинэд и есть женский род от брата?

Тут я пожелал, чтобы и другу моему пришлось столь же сладко, как и мне.

– Клянусь вашей честью, Аскилт один единственный во всей триклинии празднует лентяя, – воскликнул я (тем самым являя себя как искусство и средство коммуникации: передав мысль и душу свою на расстояние, пожелав получить их оттиски на аморфной реальности).

Разумеется, я добился своего. Душа Перельмана у монитора двинула стрелку курсора, и Квартилла (уже более чем явная Хельга) тотчас сказала:

– Правильно! Пусть и Аскилту дадут братца.

У женщины (предлагавшей мужчину мужчине в качестве угощеньица) были свои резоны: она показывала альтернативу себе. Она надеялась, что альтернатива весьма неприглядна.

Сказано – сделано: кинэд переменил коня и, перейдя к моему товарищу, измучил его игрой ляжек и поцелуями.»

И здесь я подумал (а может, это душа Перельмана двинула стрелку моих зрачков по монитору коллективного бессознательного): а в чём, собственно, родство украинского маразма (и украинского кровопролития) – с какими-то сексуальными отношениями между равно-и-разнополыми партнерами?

А в том, что всё это самоопределение и самовоссоздание. Основной вопрос которых: с Богом ты или без Бога, и (соответственно) – не версифицируешь «под себя» Его Заповеди; здесь предел тебе, мой Николай Перельман!

Божьи Заповеди – норма человечности; отклонения от Заповедей (или комментарии к ним) – смерть человечества.

Россия определяет, что такое «её» Украина, и может ли мой личный экзи’станс существовать без меня (и, соответственно – взаимообразно тоже); почему я рассматриваю этот вопрос на примере кинэда?

А потому что здесь и сейчас – смотрю на «процесс» социализации Перельмана: как он поймёт, где норма и где от неё отклонение.

Может ли человек существовать без грубого секса и тонких отношений полов? Мир физиологичен: человек полагает, что он так «живёт»; можно даже предположить, что все остальные «тонкие» вещи (науки и искусства) – лишь слабенькая атмо(ноо)сфера над «человеческим планетоидом».

Что звездное небо над «планетоидом» и нравственный закон внутри оного – лишь придают осмысленности человеческому самооправданию; постулат: человек имеет право на жизнь – этим всё сказано.

Перельман (негаданно) – словно бы беззаконная комета. Всё это (описание) – очень физиологично, конечно, но – именно как «пир духа» (блистательное определение для художественной выставки последнего генсека).

К реальной многомерности бытия описание это имеет плоское отношение Но продолжим с кинэдом.

«Гитон (наконец-то мы узнали, как зовут перельманова спутника) стоял тут же и чуть не вывихнул челюстей от смеха. (Тут только) Квартилла-Хельга обратила на него внимание и спросила с любопытством:

– Чей это мальчик?

Я сказал ей, что это мой братец.

– Почему же в таком случае, – осведомилась она. – он меня не поцеловал?

Затем, засунув руку ему за пазуху и найдя на ощупь неиспользованный ещё сосуд, сказала:

– Это завтра послужит прекрасной закуской к нашим наслаждениям. Сегодня же «после разносолов не хочу харчей».

И вот здесь душа Перельмана (бесполезного гения) у монитора вспомнила о так называемых полезных гениях в ресторане, Викторе Топорове и Максиме Канторе. Душа Перельмана двинула стрелку курсора и заглянула в будущее: как полезные гении отнесутся к к тем событиям на Украине, которым ещё только предстоит быть?

Вот истинное ad marginem: как предельному отнестись к запределью?

А вот как: Топоров умрёт до событий, Кантор скажет, что истина выше родины (имея в виду мою страну). Я не буду спорить с этим абсурдом, тем более, что он имеет такое же право на существование, как право женщины решить свои проблемы за счет моей любви к ней.

Кто спорит, что женщина такое право имеет?

Никто.

Я