Через несколько дней доктор вернулся радостный и рассказал, что друзья графа Шувалова разыскали Александра в тюрьме Петропавловской крепости. Он избит, но не до смерти, держится стойко. За громадную взятку князь Бельский, давний соперник Голобородко, добился тайного перевода Горюнова в камеру получше, а главное — посуше, потом передал кое-какую еду и одежду. Теперь Бельский думает, как бы исхитриться и подать прошение императрице. У Лизы от такой новости отлегло от сердца. Главное — Сашенька жив!

Ну а уж она расстарается — роль с блеском выучит, а потом все матушке-государыне расскажет. Правду истинную — все без утайки, как родной матери!

Однако едва императрица вернулась из Гатчины, стало ясно, что подать ей прошение не так просто. Дьявол Голобородко начал стращать ее враньем про некие тайные заговоры, даже про покушение на нее саму. Екатерина отменила все приватные аудиенции, хуже того — передала в театр через того же Голобородко, что встречи с певцами после спектакля не будет.

И вот хмурым полутемным петербургским утром в гостиной доктора состоялась тайное совещание герра Шульца, Лизы и маэстро Меризи. Последний кривился, постанывая. Для того, чтобы не возбудить никаких подозрений, он на рассвете неумело раскромсал сам себе левую руку и, демонстративно завернув ее в окровавленное полотенце, поехал к доктору. Пусть все соглядатаи видят, что ему нужна врачебная помощь.

Однако с раной он, видно, перестарался, потому что Шульц тут же кинулся обрабатывать ему руку крепчайшей царской водкой. Меризи болезненно кривился и кряхтел. От каждого его вскрика Лиза, стоявшая в комнатке рядом, кусала себе губы до крови и крестилась.

«Господь свидетель, — думала она. — Чем я только заслужила таких верных друзей?! Я — нищая, никому не нужный подкидыш…»

— Девочка, не стони! — прикрикнул на нее Шульц.

— И оставь в покое свои губы! — прохрипел Антонио. — Я хоть и не вижу, но подозреваю, что ты портишь свою внешность!

И оба совершенно не к месту нервно захохотали.

Лиза чуть не застонала в голос. Надо же, маэстро так больно, а он о ней заботится!

И вдруг девушка поняла, что нужно сделать. Не сдержавшись, она влетела в комнату, где доктор зашивал рану Антонио:

— Я знаю, как подать прошение императрице!

Эрмитажный театр сиял огнями. Придворные, набившись в него как сельди в бочке, блистали драгоценностями. Не явиться на премьеру не посмел никто, ведь автор либретто оперы — сама Екатерина Великая.

Императрица же скромно сидела не в царской ложе, а в правой, директорской, подчеркивая тем самым, что сегодня она — обычной автор. Она пролистала программку, старательно выведенную на мелованной бумаге каллиграфическим почерком театрального директора господина Соймонова, и подняла к нему удивленное лицо:

— А где же моя крестница — Лизанька Невская? Отчего не поет?

Директор, стоявший позади кресла августейшей либреттистки, нервно сглотнул и пролепетал:

— Была поставлена на роль… но пропала… исчезла куда-то…

Екатерина повысила голос:

— Что ты городишь? Куда моя крестница может исчезнуть?

Услышав ноту гнева, Соймонов не решился продолжать объяснения:

— Спросите князя Голобородко, ваше величество! Он лучше меня объяснит. А я ныне в таком волнении… сам не знаю, что говорю…

— Ладно уж, ступай, — недовольно процедила Екатерина и повернулась к своему юному фавориту. Тот сидел позади хозяйки-обожательницы, прямой, как кол, еле-еле примостившись на краешке кресла. Это только императрице вольно появляться с кем пожелает, а на него, беднягу, весь свет ныне пялится, смотрит косо, смеясь — и не за спиной, а часто прямо в лицо. Правда, доброжелатели постоянно советуют:

— Веди себя свободней да жестче. Пока ты в фаворе, ты всем указывать можешь. От одного твоего взгляда все трепетать должны. Вспомни, как вели себя братья Орловы и другие «мил други» царицы!

Но юный фаворит только вздыхал. Ну нет у него «орлиного» взора, и трепетать перед ним никто не будет. Ему самому на людях всегда неловко да стыдно. Впрочем, Бог с ним с трепетом — ему бы государыню ублажить и во всем ей потрафить.

Вот и сейчас, едва Екатерина обратила на него взор, он тут же вскочил, как верный гончий пес, готовый на все.

— Приведи-ка ко мне Голобородко, мил друг! — проговорила Екатерина. И по ее тону «мил друг» понял, что матушка отчего-то сердита, и стоит поторопиться.

Уже через пару минут князь расшаркивался перед повелительницей, склоняясь до пола:

— Действительно, государыня, не поет сегодня девица Невская. Не оправдала она ваших высоких надежд, презрела сцену — пропала куда-то прямо накануне премьеры. Я даже подозреваю, что она оказалась низкого нрава — влюбилась в певца Горюнова. А тот ей богатую невесту предпочел, которую ему опекун граф Шувалов высватал. Словом, бросил Горюнов Невскую, вот и я волнуюсь — не утопилась ли она с горя в Неве…

В это время раздались фанфары, императорский штандарт взметнулся над царской ложей — пусть Екатерина восседает не там, все равно она — в театре. Зал встал. Все почтительно воззрились на ложу дирекции, Екатерине пришлось милостиво взмахнуть рукой в приветствии. Потом торжественно заиграли увертюру, занавес открыл сцену и…

Из правой кулисы вышла оперная прима — Елизавета Невская, не обозначенная в программке. У побелевшего Голобородко, как у рыбы, выпучились глаза и раскрылся рот. А матушка императрица, блеснув глазами, радостно выдохнула:

— Вечно ты, князь, меня байками угощаешь! Вот же она — моя Лизанька!

* * *

Лиза пела, как соловей. Улыбалась зрителям, постоянно смотрела на директорскую ложу. Уже во время первой арии она с удовлетворением увидела, что Екатерина подалась вперед, завороженно слушая ее пение. Сразу же после арии оркестранты, подговоренные маэстро Меризи, застучали смычками по пюпитрам, а сам Меризи, выскочив из оркестровой ямы, как чертик из табакерки, взволнованно вскрикнул:

— Автора текста, автора!

Зал грянул аплодисментами. Екатерина, словно нехотя, поднялась в ложе и раскланялась.

Лиза, стоя напротив ложи, прижала руки к груди, выражая собственный восторг и глядя прямо на государыню. Екатерина заметила ее жест и подмигнула крестнице.

Зал ахнул. Оркестр грянул, и спектакль продолжился. Финал первого акта бисировали. Но уже на выходе со сцены Лизу встречал побелевший от гнева и страха Голобородко. Не разжимая своих пухлых губ, он грубо схватил певицу за руку, но в этот миг рядом оказался его вечный соперник князь Бельский:

— Певица должна пойти со мной. Возможно, государыня захочет ее видеть.

И Бельский повел Лизу за собой. Да только не к ложе Екатерины, а в какую-то театральную каморку. Открыл дверь своим ключом: