резная деревянная деталь, но время от времени она отваливалась, гвозди торчали, и Нана, матери или мне приходилось приставлять ее обратно. В тот день я, должно быть, задела деревяшку, когда залезала за диван, потому что вскоре услышала крик брата. Я выбралась из-за кушетки и увидела прибитый к его ступне деревянный брусок.

Все дяди и тети тут же явились на крик. Мать едва смогла протиснуться сквозь толпу, где каждый предлагал свое решение проблемы. Я быстро съела свои бофроты, избавляясь от улик своей причастности, пока взрослые говорили все громче и громче. Наконец мама добралась до Нана. Она усадила его на коварную кушетку и без лишних церемоний выдернула кусок дерева с гвоздем и всем остальным из ступни брата, оставив идеально круглую кровоточащую дыру.

– Столбняк, сестра моя, – напомнила одна из тетушек.

– Верно, он может подхватить столбняк. Нельзя рисковать.

Все принялись обсуждать профилактику столбняка, и гвалт возобновился. Мы с Нана закатили глаза, ожидая, когда же взрослые перестанут кривляться, заклеят рану пластырем и дело с концом. Но было что-то в их разговоре, в том, как они делились воспоминаниями о Гане, своем прежнем доме. Как будто люди заводились от перечислений народных средств, доказывали друг другу, что не растеряли свое наследство.

Мать подхватила брата на руки и отнесла на кухню, и вся компания последовала за ней. Она поставила на плиту кастрюлю с маслом и обмакнула в него серебряную ложку. Нана кричал, взрослые подбадривали маму, а дети со страхом смотрели на нее. Наконец она прикоснулась смазанной горячим маслом ложкой к отверстию в ноге брата.

Могла ли моя мать об этом забыть? В тот момент она перестала верить в силу вакцинации от столбняка и вместо этого предоставила здоровье Нана на усмотрение народной мудрости. После этого брат ужасно злился на нее, злился и смущался. Конечно, она помнила.

Я накрывала на стол, пока мама раскладывала рис и жареные бананы на две тарелки. Она села рядом со мной, и мы молча поели. Эта пища была лучше, чем все, чем я питалась последние месяцы и даже годы, еще лучше, потому что она стала первым проблеском жизни в женщине, которая с момента своего приезда ничего не делала, только спала. Я с жадностью поглощала блюдо. Потом положила добавки и помыла посуду под строгим маминым надзором. Настал вечер, она снова легла в постель и к тому времени, когда на следующее утро я ушла в лабораторию, так и не встала.

Глава 22

Мышь с оптоволоконным имплантатом на голове выглядит как существо из научно-фантастического фильма – хотя полагаю, им выглядело бы любое создание с подобным сооружением. Я часто приделывала имплантаты к головам своих мышей, чтобы во время экспериментов направлять свет в нужную часть их мозга. Однажды Хан пришел в лабораторию и обнаружил, что я прикрепляю оптоволоконный патч-корд к одному из имплантатов моей мыши. И Хан, и мышь, похоже, нисколько не впечатлились происходящим.

– Тебе не кажется странным, как быстро мы привыкаем к вещам? – спросила я Хана. Патч-корд был подключен к синему светодиоду, который я намеревалась использовать для подачи света в следующий раз, когда мышь полезет к рычагу.

– Ты о чем? – спросил Хан, не поднимая головы от своей работы.

– Если бы посторонний человек вошел сюда и увидел эту мышь со всем этим мощным оборудованием на голове, то счел бы это немного странным. Люди бы подумали, что мы создаем киборгов.

– Так мы их и создаем, – отозвался Хан, остановился и посмотрел на меня. – В смысле, ученые спорят, допустимо ли считать людей киборгами, но, учитывая тот факт, что «киборг» сам по себе является аббревиатурой от «кибернетического организма», думаю, можно с уверенностью применять это определение к любой органической материи, созданной биомеханическим путем, не так ли?

Я сама подняла эту тему. Следующие пятнадцать минут пришлось слушать, как Хан говорит о будущем научной фантастики, – пожалуй, самый длинный его монолог на моей памяти. Поначалу разговор казался мне скучным, но было приятно видеть Хана настолько воодушевленным чем-то, и я невольно увлеклась беседой.

– Брат всегда мечтал иметь бионические ноги, чтобы быстрее бегать по баскетбольной площадке, – сказала я не задумываясь.

Хан поправил очки и наклонился ближе к своей мыши.

– Я не знал, что у тебя есть брат. Он все еще играет в баскетбол?

– Он, м-м-м… Он… – Я не могла произнести роковые слова. Мне не хотелось видеть, как у Хана краснеют уши – явный признак стыда или жалости. Я хотела оставаться для него тем, кем была, не портя наши отношения историями из моей личной жизни.

Хан наконец оторвался от своей работы и повернулся ко мне лицом.

– Гифти?

– Он умер. Очень давно.

– Господи, мне так жаль, – сказал Хан.

Он долго смотрел на меня, дольше, чем обычно, но, к счастью, больше ничего не сказал. Не стал расспрашивать, как другие, что же произошло. Я со стыдом поняла, что мне было бы неловко говорить с Ханом о зависимости брата. Вместо этого я сказала:

– Он был великолепным игроком. Ему не нужны были бионические ноги.

Хан кивнул и одарил меня нежной тихой улыбкой. Никто из нас не знал, что делать или говорить дальше, поэтому я спросила Хана, кто его любимые писатели-фантасты, надеясь, что смена темы может растопить комок, который образовывался у меня в горле. Хан понял намек.

~

Примерно через год после того, как мама запихнула коробку с бутсами, футболками и мячами брата в угол нашего гаража, Нана пришел домой из школы с запиской от своего учителя физкультуры. «Отбор в баскетбольную команду в среду. Нам очень хотелось бы увидеть Нана», – говорилось в ней.

Тем летом Нана достиг ста восьмидесяти сантиметров роста, и это всего в тринадцать лет. Я помогла маме измерить его у стены рядом с кухней, взобралась ей на плечи и нанесла бледную карандашную отметку на уровне макушки брата. «Эй, Нана, нам скоро придется поднимать потолок», – поддразнила мама, когда рулетка со щелчком спряталась в футляре. Нана закатил глаза, но заулыбался, гордясь своей генетической удачей.

Баскетбол, конечно, был самым логичным видом спорта для высокого, атлетически сложенного ребенка, но мы были футбольной семьей в футбольной стране. Никому из нас никогда не приходило в голову раздвинуть привычные рамки. И пусть мы никогда не признались бы в этом ни себе, ни друг другу, все чувствовали, что смена вида спорта была бы оскорблением памяти Чин Чина, который однажды сказал, что лучше наблюдать за жирафами в дикой природе, чем за баскетболистами по телевизору.

Однако брат явно скучал по спорту. Его телу требовалось двигаться, чтобы он