– Павел Щеглов признался в убийстве? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Колбовский.

– Да, все, как вы сказали, – Кутилин вздохнул. – Ерунда какая-то выходит. Как теперь разобрать – кто из них враки рассказывает?

– Оба, – твердо сказал Колбовский.

– Может, вы и правы, – Кутилин вздохнул. – Но дальше-то что делать будем?

Колбовский почувствовал, что от этой фразы «что делать будем» словно бы тепло разлилось по всему его окоченевшему телу. Он понял, что дело не в туманном сыром утре, хотя оно уже тоже давало о себе знать ноющими суставами. Но в первую очередь его лишало тепла недоверие и разлад с тем, кого привык уважать и ценить. Еще один факт в копилку наблюдений о том, как тесно переплетено душевное и физическое в человеческой природе.

– Думаю, нужно доподлинно выяснить все насчет завещания, – сказал он, садясь за стол и беря чашку. – А вы присаживайтесь, Петр Осипович, в ногах правды нет. За чайком все и обсудим.

Очень скоро Коломна гудела от свежей порции невероятных слухов, которые разлетелись по городу еще до наступления воскресного вечера. Гостиным и курильным комнатам было что обсудить. Несмотря на признание в убийстве, урядник Петр Осипович Кутилин отпустил из-под ареста обоих обвиняемых – Ульяну Гривову и Павла Щеглова. Возмущенной общественности было сказано, что оба обвиняемых остаются под подозрением и наблюдением полиции. Но, мол, в данный момент появились новые загадочные обстоятельства, которые потребовали дополнительного расследования.

– Какие могут быть обстоятельства?! – негодовал один из главных поборников нравственности, директор мужской гимназии Чусов. – Есть признание в убийстве! Я, прямо скажем, возмущен поведением урядника!

– Не думаю, что они так уж опасны для нас, – вальяжно возражал аптекарь Суслов. – И вам не кажется, что мы должны доверять следствию? Если Петр Осипович счел, что это нужно для блага дела, значит, так оно и есть. Во всяком случае, раньше у нас не было случая пожаловаться на него.

– И на старуху бывает проруха! – парировал ему племянник головы, молодой бойкий офицер Лаврентьев, который любил щеголять в обществе знанием русских пословиц и поговорок.

В гостиной госпожи Крыжановской обсуждали необходимость писать прошение градоначальнику с тем, чтобы убийцы снова оказались под арестом. Дамы были чрезвычайно взволнованны и жаждали мнения Варвары Власовны, чья падчерица, казалось, повинна в злодеянии. Однако Варвара Власовна последнее время не посещала дамские салоны. Многие сокрушались, что тень преступления Ульяны теперь омрачит жизнь всего семейства. Однако находились и такие наивные особы, кто высказывал робкую надежду на то, что внезапным образом может открыться невиновность молодой Гривовой. Дочь госпожи Крыжановской, шестнадцатилетняя Анастасия, тихо рассказывала подругам, что этим делом очень интересуется начальник Феликс Янович Колбовский. А если он проявляет личный интерес, то, очевидно, не все потеряно. Иначе человек столь порядочный, за десять лет не замеченный ни в одном общественном прегрешении, не стал бы так рьяно хлопотать о судьбе злосчастной Ульяны Петровны.

Как бы то ни было, Ульяна Гривова вернулась домой, а Павел Щеглов – на свою старую квартиру. Что они сами думали по поводу внезапного освобождения, узнать не удалось даже через проверенные каналы, то бишь через горничных. Глаша держала рот на замке, стараясь и сама лишний раз не выходить из дома, кроме как по срочной хозяйственной надобности.

Практически всю следующую неделю Ульяна Гривова не показывалась на люди. Однако неожиданно в субботу вечером она появилась на вечерней службе в храме Успения.

Девушка намеренно опоздала, чтобы не привлекать лишнего внимания к своему появлению. Однако это мало помогло. Возмущенный шепот все равно разлетелся по всей церкви, но мощный глас невозмутимого батюшки Вадима и нежные голоса певчих заглушили ропот прихожан.

– Я бы на ее месте так не делала, – заметила госпожа Кутилина своему супругу, – может, она и не виновна, но зачем дразнить гусей? Надеюсь, догадается уйти пораньше.

Кутилин лишь пробурчал что-то невразумительное.

Его супруга продолжала наблюдать за девицей Гривовой ровно до того момента, как к ней подошла матушка Аксинья – супруга отца Вадима. Еще молодая темноволосая матушка была известна своей удивительной образованностью, а также – почти безотказной добротой. Сочетание этих двух качеств приводило к тому, что к совету матушки Аксиньи горожанки прибегали едва ли реже, чем ходили на исповедь к отцу Вадиму.

Увидев приближающуюся матушку, Ульяна в первый момент вздрогнула и даже сделала торопливый шаг к дверям храма, словно ожидая, что ее сейчас погонят. Однако же матушка Аксинья ласково взяла девушку под руку и, тихонько говоря ей что-то на ухо, отвела в маленький предел храма, подальше от назойливых взглядов прихожан. Госпожа Кутилина лишь разочарованно вздохнула. Но матушка Аксинья была несомненно мудра – одно присутствие этой девицы отвлекало от молитвы и богоугодных мыслей.

Когда хор запел «Верую», Ульяна снова появилась в основном храме, но лишь на минуту. Поклонившись иконостасу и несколько раз истово перекрестившись, она тихо выскользнула из дверей и исчезла. Это было понятным – ей не хотелось уходить вместе с остальными прихожанами.

На улице к этому моменту уже царила всепоглощающая ночь – непроглядная, сырая и гадкая до дрожи, – какими бывают только ночи в это время года: уже холодное, но еще бесснежное. Одинокая и хрупкая фигурка барышни Гривовой медленно брела сквозь темноту. Невидимый, но жгучий ветер хлестал ее, пытаясь сорвать черную шаль с головы, и девушка побелевшими пальцами стискивала концы плата. Шаг за шагом она шла через мрак к тому дому, где в тесной светелке ее тоже не ждало ничего, кроме мрака, едва разгоняемого сонной керосиновой лампой и тусклым лампадным огоньком под иконой Казанской Божьей Матери. Казалось, что мрак и холод царят повсюду, кроме храма, с его жаром многочисленных свечей и сверканием иконостаса.

Когда Ульяна была уже совсем рядом с домом, из Сходненского переулка вынырнула мужская фигура. Девушка не заметила или не обратила внимания на нее.

Мужчина шел следом за Ульяной, с каждым шагом приближаясь к ней со спины. Когда расстояние между ним и девушкой уменьшилось до пары шагов, он сунул руку в карман. Затем бросил вокруг быстрый вороватый взгляд, вынул руку и одним резким движением ударил Ульяну по голове увесистым кистенем на кожаном шнуре. Раздался короткий тихий возглас, и девушка как подкошенная упала на землю. Нападавший встал над ней, приглядываясь. Фигура зашевелилась, и убийца поднял руку, чтобы ударить еще раз. Но в это время позади него раздался громкий свист – из ворот дома скорняка Филиппова выскочил десятский.

Выругавшись сквозь зубы, убийца метнулся назад к переулку. Однако оттуда ему навстречу уже бежал взбешенный Петр Осипович Кутилин. Убийца бросился вперед, но в это время лежащая на земле Ульяна резким движением выбросила ногу, и, споткнувшись, тот полетел вниз, прямо на каменную, промороженную ноябрьскую землю.

В земской больнице