мог себя чувствовать совершенно спокойным относительно вторжения личностей, подобных Осинскому. * * *

Мы оставили Рубцова тотчас после нежданной встречи с Клюверсом, у самого входа во «дворец игры».

Шум и крики о помощи, раздавшиеся тотчас же из аллеи, увлекли к месту совершения преступления всю массу публики, а Рубцов, хорошо зная в чем дело, не пошел ей в след, но тотчас же направился к своему отелю в Кондамине, чтобы принять меры, на случай вторжения Клюверса к русским дамам.

Екатерина Михайловна еще не спала. Она теперь, вместе с двумя другими дамами, сидела в полутемноте, у постели больной и разговаривала шепотом. Доктор только что кончил вечерний осмотр, и радостный и довольный объявил, что опасность миновала, что сотрясения мозга нет, и, что покой – абсолютный покой, скоро восстановит силы молодой девушки. Он встретился с Рубцовым на лестнице и объявил ему тоже эту радостную весть.

Рубцов просиял. Словно тяжелый камень свалился у него с души, и он, пожав с жаром руку эскулапа, всунул ему, несмотря, какой-то банковый билет… Доктор чуть не запрыгал от радости, ощупав щедрую подачку, и тотчас же направился к казино, чтобы поставить несколько золотых в рулетку…

Но на этот раз ему не удалось играть. По дороге ему встретилась процессия, несущая тело убитого агента в полицейский пост. Знакомый местный врач, узнав в толпе коллегу, просил его присутствовать при вскрытии, и любопытство взяло верх над страстью к игре. Доктор не пошел в казино.

Рано утром, едва проснувшись, Рубцов бросился на поиски за Клюверсом… Но все его комбинации пропали даром. Миллионер уехал с первым же поездом… Очевидно, что-нибудь испугало его. В большом недоумении вернулся он домой, и целый день никуда не выходил, боясь новых неудачных встреч. Ближе к вечеру портье принес ему телеграмму. Она была от Капустняка и составлена крайне непонятно, но Рубцов, зная ключ, тотчас же прочел следующее:

«Я на службе у Клюверса. Подробности письмом».

– Молодец, люблю за обычай! – воскликнул атаман.

Глава ХVII

Сёстры мисс Эдвардс

Возвращение адвоката Голубцова обратно в Петербург последовало даже скорее, чем он раньше предполагал. На этот раз он вернулся один, без жены и пасынка. Жена, как известно, осталась на парижском кладбище, а пасынка, по его словам, он оставил там же, на руках одной из родственниц покойной, в виду того, что петербургский климат оказывал дурное влияние на состояние здоровья малютки. Все это говорилось даже самым близким знакомым.

Одновременно с ним в Петербург приехали две замечательно красивые дамы с ребенком, отметившие на таможне свой паспорт, на имя сестер Анны и Елены Эдвардс, артисток, и малолетнего брата Базиля Эдвардс. Они остановились в Гранд-Отеле и заняли целое отделение. Кроме горничной, кровной француженки, с ними была еще старая нянька, исключительно заботившаяся о маленьком Базиле.

Бумаги их были в полном порядке, но одно, что могло навести на сомнение, это-то обстоятельство, что маленький братец, казалось, совсем не признавал старших сестер, льнул только к старой няньке и говорил исключительно по-русски. Но у сестер-артисток и на это была отговорка: во время их артистического путешествия по Америке, брат Базиль был ими оставлен в знакомом русском семействе и совсем забыл и сестер, и английский язык.

Голубцов, на следующий же день сделал визит обеим сестрам, и, странное дело, малютка Базил, едва завидев его, бросился к нему на шею и залепетал по-русски:

– Папа, милый папа, возьми меня отсюда, мне здесь страшно! А мама где? Где мама?..

– Хорошо, голубчик, возьму… когда мама выздоровеет, а то мама больна.

– Хочу видеть маму, неси меня к маме! – со слезами упрашивал ребенок и, только благодаря стараниям старой нянюшки, удалось успокоить ребенка, болезненный плач которого производил на всех удручающее впечатление.

– Ну, что, как устроились, мисс Хелен? – начал Голубцов, когда они остались одни. – Какое занятие вы придумали для мисс Хены?..

– Обо мне не бойтесь… Возьмите афиши, завтра дебют! – с улыбкой отвечала артистка: – что же касается Хены, – это уж ваше дело… Она скучает о Париже, ваша обязанность развлекать и утешать ее!

– С восторгом, с наслаждением! – воскликнул Голубцов, целуя розовые пальчики, протянутые Еленой: – но вот видите, надо было бы и для неё придумать какую-либо профессию, чтобы замаскировать её пребывание в Петербурге… Тут дело идет не о заработке, но чтобы злые люди не стали допытываться и не нарушили наше инкогнито…

– Мне кажется, самое лучшее, если бы Хена согласилась стать моей помощницей в эквилибристических упражнениях, она тоже когда-то училась жонглировать. Говорят, ремесло артистки самые лучшие ширмы, – проговорила после короткого раздумья мисс Елена.

– Что же, я не прочь подавать тебе шары и ножи!.. – со смехом отозвалась Хена: – зато какой чудный костюм я себе сошью, все с ума сойдут! Голубой, с серебром и жемчугом… Вот увидишь, как эти северные медведи станут плясать под мою дудку, это будет уморительно!

– Мне кажется, что это уже началось, – с шутливой улыбкой заметила сестра. – Ты только посмотри, как этот серьезнейший из северных медведей, «законник», на тебя смотрит…

Хена, в свою очередь, взглянула на размещавшегося у ее ног, на низеньком пуфе Голубцова и расхохоталась.

Молодой адвокат сидел в каком-то оцепенении, со священным экстазом созерцая её чудную красоту. В эту минуту он не мог, ни соображать, ни говорить. Ослепительная красота Хены, казалось, гипнотизировала его ум и волю. Молодая девушка давно уже замечала впечатление, которое она производит на молодого человека; это ее забавляло и тешило, как бывало, в детстве, новая кукла или игрушка. Она не питала к Голубцову ни любви, ни привязанности, – знакомство их было слишком недавнее, чтобы могла завязаться дружба, и только одна общность интересов в борьбе с Клюверсом связывала их.

Напуганная Клюверсом, она с недоверием смотрела на представителей сильного пола, и ее тешило, когда эти мужчины начинали клясться ей в любви и страстно целовать ей руки. Она начинала неудержимо хохотать, и этот хохот, парализуя пылкое возбуждение мужчин, был ей самым верным, самым надежным щитом!

Чего-чего ни делал Голубцов, чтобы его страстное объяснение было выслушано без смеха: он и умолял, и сердился, и убегал в отчаянии, но все напрасно… чуть он начинал пускаться в изъяснения, неумолкаемый смех Хены, обрывал его на полуслове.

Он, как говорят французы, с’еst pigue au jeux [это шутка (фр.)] то есть зарвался игрой, и влюбился не на шутку в эту прелестную, капризную и вечно смеющуюся куколку. В своих мечтах он иначе не представлял себе ее, и не называл, как только куколкой,