но эта куколка, помимо воли, глубоко сумела уязвить его сердце. Никогда еще опытный и хладнокровный юрист не испытывал подобного чувства, хотя часто в своих защитительных речах говорил и о страстях, и об увлечениях, ведущих людей на каторгу, но сам, в глубине своей души, считал эти слова – пустыми фразами и теперь на деле испытывал на самом себе стихийное, неотразимое влияние, и кого же?.. Хорошенькой куколки – не более!..

На этот раз Хена, казалось, сжалилась над молодым человеком и хотя не перестала смеяться, но положила ему руку на голову и нежно погладила по шелковистым волосам.

Эта неожиданная ласка подействовала на молодого человека, как электрическая искра. Он сорвался со своего места и, схватив эту ручку, стал покрывать ее горячими поцелуями…

Ее не отнимали, и вообще весь вечер прошел так, что Голубцов уехал влюбленным более, чем когда-нибудь, и благословлял Рубцова, доставившего ему случай познакомиться с этой обворожительной особой. И недавняя смерть жены, и парижские мимолетные увлечения – все было забыто. Теперь единственной целью жизни его становилось обладание Хеной, увезти ее куда-нибудь далеко-далеко и наслаждаться там своим счастьем.

Оберегание ребенка было только благовидным предлогом, дававшим ему право часто бывать у сестер, и Голубцов решился пользоваться им возможно чаще.

Начав дело об утверждении духовного завещания покойной жены, по которому она назначала все свое имущество пополам сыну и мужу, и вместе с тем, назначала его опекуном над малолетним Васей, Голубцов тотчас же подал в опеку прошение о признании его опекуном. Получив указ, он немедленно же потребовал, именем малолетнего Василия Ивановича Карзанова, утверждения в правах на имущество, оставшееся после деда его, Федора Максимовича Карзанова, отца Ивана Федоровича и дяди Михаила Федоровича, умершего бездетным, заключающегося в наличных капиталах и золотых приисках в дальней тайге Восточной Сибири. К прошению, разумеется, были приложены все копии и подлинники документов о рождении Василия Карзанова и смерти матери его, последовавшей в Париже.

Суд, утвердив завещание, нашел необходимым сделать публикацию о вызове наследников к имуществу Карзановых, и дело затянулось на шесть месяцев. Настали самые тяжелые дни для Голубцова. Он мог ежеминутно опасаться покушения со стороны Клюверса и его агентов, на жизнь маленького наследника и вполне сознавал, что он бессилен в этой борьбе, где все зависело от случая, а еще больше от энергии и богатства предпринимателей. А он хорошо знал, что Клюверс, до последней капли крови, будет защищать свои права, и что пока обладание карзановскими миллионами в его руках, до тех пор он страшная сила, способная уничтожить не тем, так другим случаем соперника. Шестимесячный срок казался адвокату целой вечностью; надо было действовать смелее и решительнее, и он, переговорив с знаменитым московским адвокатом Громилой, решился на новый фортель: он, именем опекуна, предъявил иск к Клюверсу о завладении частью матери, и пользуясь тем, что в одной из подмосковных губерний у Клюверса был какой-то клок земли, предъявил в местном окружном суде иск, по месту нахождения имущества, а по неизвестности места жительства ответчика, представил деньги на публикацию о вызове и традиционные три рубля на наложение повсеместного запрещения на имущество Казимира Яковлевича Клюверса. Суд, никоим образом не подозревая фортеля, в распорядительном заседании наложил запрещение на имущество отсутствующего ответчика и напечатал в газетах о вызове на суд… Этого только и нужно было ловкому адвокату. По всей Российской империи, во всех судах, во всех запретительных книгах явилась против имени Казимира Яковлевича Клюверса запретительная статья, следовательно, ни один старший нотариус, ни одна гражданская палата не могла более утвердить ни одной имущественной сделки по делам Клюверса.

А миллионер ничего не знал и продолжал жуировать где-то заграницей!.. Более даже: его управляющие и доверенные ничуть не подозревали, что над его головой собирается грозная туча. Пользуясь долговременным отсутствием миллионера, они так обжились, так хорошо устроились в своих теплых гнездах, что никогда ни малейшего сомнения в законности прав владения их патрона карзановскими миллионами и Индигирскими золотыми приисками, и не зарождалось в их воображении.

А роковой час был близок.

Глава ХVIII

Шайка

Необыкновенное возбуждение царствовало среди обычных посетителей укромных номеров трактира «Царьград», места сборища всех петербургских мошенников и людей темных профессий. Уже два дня, как среди них циркулировал смутный слух, что знаменитый громило, атаман Василий Васильевич Рубцов, бежал с вечной каторги, с острова Сахалина, и где-то скрывается.

Многие радовались, многие трусили, боясь справедливого гнева атамана, другие сомневались и, между прочим, приводили в доказательство последнюю фразу его, перед отъездом на пароходе к месту ссылки. Он твердо сказал: «пошабашил!», а слово атамана было твердо, и если он и действительно вернулся, то вряд ли будет атаманствовать.

Больше всех проводил эту мысль один из бывших его помощников, а теперь, за отсутствием его и Капустняка, признанный атаманом шайки, Васька-Волк, человек бывалый, видавший виды и не один раз совершавший путешествие в Сибирь и в мелкозвоне, и на арестантских баржах. Пока Рубцов и Капустняк руководили всеми действиями многочисленной шайки воров, грабителей и убийц, приводивших в отчаяние всю сыскную полицию столицы, до тех пор он был им самым верным, самым преданным слугой, но избранный сам за атамана и вкусив и сладости власти, и большей доли добычи на больших дележках, он теперь не охотно уступил бы свое место не только Капустняку, но и самому Рубцову. Самомнение подсказывало ему, что он и сам не хуже их знает дело, а несколько удачных экспедиций, веденных им лично, настроили многих из влиятельнейших лиц шайки в его пользу.

В этот вечер, в дальних номерах «Царьграда» сидел сам Васька-Волк, со своими близкими подручными и допивал уже второй самовар чая. Две бутылки рому были брошены на пол, и беседа шла крайне оживленная: обдумывали план нападения на одну из подгородных дач.

Всех участвовавших в совещании было пятеро: Ефим-Сверло, Удавка, Семен-Горемыка, Петух и сам Васька-Волк. Один только Ефим-Сверло несколько выдавался из заурядного типа мелких мошенников и громил своим знанием практической механики. Ни один замок, ни одна касса не могли устоять против его отмычек и крючков. Там, где другим приходилось употреблять зубила и кувалды, чтобы разбить железные стены несгораемых шкафов, он одним-двумя движениями своей отмычки благополучно отпирал самые сложные замки. Подделать самый секретный ключ было для него пустое дело. Он пользовался большим почетом всей артели воров, но в черную работу не мешался и являлся лично только в исключительных случаях, когда его помощники, «ерши» и «ершики», становились в тупик, пред какой-нибудь невиданной,