между людьми. Но для остальной жизни на нашей планете все останется по-прежнему. Все остальные формы жизни имеют лишь ограниченную ценность, но мы обладаем душами и умами, которые делают нас особенными существами с шансом на бессмертие. Мы говорим себе, что только люди являются личностями, следовательно, относиться с уважением следует только к людям. Только наши жизни и смерти по-настоящему имеют значение. Других животных можно убивать, их жизни не несут для нас аналогичной ценности. Нас это касается лишь до какого-то определенного момента.

Вне зависимости от того, оправдана ли такая точка зрения, она необходима тем, кто хочет использовать других животных, причиняя им страдания или уничтожая их. В то же время мы тратим огромные деньги на благополучие наших животных-спутников, даем им клички, отмечаем дни рождения, скорбим об их смерти. Золотистый ретривер, спящий у изножья чьей-то кровати, не умнее и не особеннее свиньи, которую хозяева ели на ужин. Но ретривер состоит в партнерстве с человеком. Что между собакой и свиньей общего, так это то, что их ценность была произвольно определена на основании того, каким образом с ними хочет взаимодействовать человек. Собака – друг человека, и поэтому собака наделяется индивидуальностью и подобием разума. Свинью же, которая является таким же разумным и чувствительным существом, можно лишить сознания, повесить на конвейер и сделать ей разрез прямо под челюстью, чтобы перерезать одновременно яремную вену и артерию.

Способность наблюдать за своим поведением и создавать его мысленный образ в рабочей памяти называется «контролем». Это способ скорректировать свое поведение в соответствии со своими мыслями и чувствами. Попросту говоря, мы вызываем образ самих себя, чтобы обеспечить себе большую гибкость во взаимодействии с другими. Но психолог Майкл Корбаллис отмечает, что человеческая память ненадежна. Непохоже, что она развивалась лишь для того, чтобы записывать прошлое. Нейробиолог Дэниел Шактер предполагает, что «ее функция заключается в том, чтобы создать личную историю, которая может лечь в основу концепции своего “я”, а также в основу дальнейших поведенческих выборов».

Разговоры и вербальное размышление поддерживают наше ощущение собственного «я» через повествование, но связь между эмоциями и действиями происходит через память и манипуляцию образами. Образы собираются воедино, создавая схему «я» во времени и окружающей обстановке. Вместе с коллегой, Бренданом Гессером, Шактер показывает, что ментальные образы используются в работе визуальной памяти, когда человек вспоминает прошлое или думает о будущем, а также когда принимает моральные решения. Например, когда испытуемым предлагают ситуацию, описывающую участь другого человека, то представление о том, как они помогают ему, или воспоминание о похожем случае помощи кому-то в прошлом повышают их намерение прийти на помощь человеку сейчас.

Чтобы думать о чьей-либо участи, нам нужно сделать заключение о чужом уме или переживаниях. Эксперименты Уты и Криса Фрит установили то, как люди понимают чужое сознание. Иногда это называют теорией разума, иногда – ментализацией. Ребенок в возрасте восемнадцати месяцев, возможно, имеет некое представление о том, что у других людей есть психическое состояние. Но уже к пяти-шести годам дети совершенно явно определяют, что у других существ есть разум и личностные качества. При этом последовательно активируются определенные области головного мозга: медиальная префронтальная кора, височная доля и впоследствии – верхняя височная борозда. Согласно исследованиям супругов Фрит, эти области мозга могут выполнять разные функции в общем сложном восприятии нами другого думающего индивида. Верхняя височная борозда – область, которая, по мнению некоторых, также интерпретирует визуальную социальную информацию. Она может быть тем самым местом в мозге, где происходит процесс понимания действий.

Толчком для исследования послужила публикация работы американского психолога Дэвида Премака под названием «Есть ли у шимпанзе теория разума?». Премаку было интересно, могут ли другие приматы строить предположения касательно умонастроения так же, как это делают люди. После выхода этой работы Ута и Крис Фрит и другие стали выделять медиальную префронтальную кору как область, которая «занимается представлением собственных и чужих ментальных состояний, не связанных с реальностью». Ментализация – это не просто понимание собственных мыслей, чувств и убеждений, но также построение успешных догадок о психическом состоянии других людей.

Но когда существует чувство личности, осознанные и неосознанные манипуляции могут создать более широкий спектр моделей поведения. Воспоминания могут сливаться воедино или разделяться для создания воображаемых событий будущих социальных взаимодействий. Раньше я часто думала о том, можно ли намеренно использовать ментальные образы для включения различных нейрохимических реакций.

Роберт Беднарик предположил, что саморефлексирующее животное может намеренно управлять визуальной неоднозначностью, например, видеть змею на месте корня дерева. «Задействованная тут познавательная функция глубоко укоренилась в психических процессах, свойственных многим видам животных, например, реакция бегства, вызываемая силуэтом хищника». Если это так, то мы, возможно, можем представить, что наш враг – это угрожающее животное, чтобы использовать физические изменения, к которым может привести подобная встреча. И подобная манипуляция может принимать различные формы.

В наших организмах есть ряд гормонов, к примеру окситоцин, которые могут менять наше настроение во время процессов «снизу вверх» и выработку которых наш мозг может регулировать во время процессов «сверху вниз». Эти гормоны оказывают значительное воздействие на наше поведение. Исследования Карстена де Дре повышают вероятность того, что у нейробиологии есть обратная сторона. Активируя системы, которые помогают организмам отличать друга от врага и добычу от партнера, мы можем играть со своим собственным сознанием и желанием видеть разум в других. С торможением тех частей нашего организма, которые повышают понимание, частично справляется «усиленная синхронизация мозга с мозгом» внутри одной группы. В свою очередь это повышает выработку таких гормонов, как окситоцин, который отвечает за формирование связей. Мы считаем окситоцин гормоном «любви». Но он также снижает влияние автоматических реакций на сигналы бедствия от тех, кто с нами не связан. Другими словами, окситоцин не просто поощряет установление связей, он побуждает к исключительности. Де Дре считает, что понимание чужих мыслей и чувств может впоследствии стать непрямым способом защиты против конкурентов или тех, кого мы хотим использовать в своих целях. Конечно, позже тело может использовать те же гормоны, чтобы снова включить распространение эмпатии за пределы группы. Но этого можно избежать.

Если мы можем подтасовывать ментальные образы и предположения касательно чужого разума, чтобы включить различные нейрохимические реакции и модели поведения, то мы можем прийти к возможному объяснению одной из наших наиболее универсальных и неприятных привычек. Нечто ужасное, что мы можем совершить, – это обесчеловечить кого-то, думая о нем как о животном или о ком-то, кто обладает меньшим количеством признаков разумного или эмоционального. Для этого мы можем использовать образы других животных, особенно тех, кого мы боимся