Санторий перемежал ругательства с молитвами и тоже всё пытался указать охотнику на камни священного здания.

Дошло до Верда до обидного поздно. Туман обходил храм стороной! Заползающий с боков, облизывающий влажные кочки, оставляющий за собой тропу из плесени, он всё равно не касался развалин! Ни на едином камне не переливалась зелень, даже капли росы не появлялись на них!

Охотник в последний раз скривился, глядя на рой безостановочно жужжащих мух, сдержался, чтобы не протереть глаза, убеждаясь, что в них ещё не успели отложить личинок проклятые насекомые, зажмурился и позволил втолкнуть себя в остатки храмовых дверей.

— Я, конечно, всегда верил в небесных покровителей, но сейчас думаю, что недостаточно…

Санторий в трепете остановился и всерьёз подумал, что не мешало бы упасть ниц. Из провалов в крыше тёк солнечный свет. Причём, вопреки всем возможным законам, не холодные зимние лучики, а медовые струи, какие ласково припекают макушки только в июле. По выщербленным стенам взбирались цветущие вьюнки, у которых мелькали пузатые пчёлы. Птицы щебетали с таким усердием, точно вломившаяся троица явилась проконтролировать качество их пения. Бессчётное количество насекомых, расправив крылышки, грелись на позолоченных солнцем камнях. И только арки многочисленных входов, заглатывающих друг друга, уводили взгляд в тёмное, таинственное и пустынное брюхо строения.

— Шварги тебя… — начал Верд, уронив челюсть, но вовремя вспомнил, что он невозмутим и циничен, и проглотил ругательства.

— Ой, смотрите! Солнышко! — Талла радостно прильнула к стене и доложила: — Тёплая!

Санторий, не оборачиваясь, нащупал выступ у входа и опустился на него с таким видом, будто мог бы рухнуть и прямо на землю:

— Снаружи солнце едва всходит, — слабым голосом проговорил он. — А здесь, — дрожащий палец указал на дыру в кровле, — здесь висит в том месте, где ему полагалось бы быть летом…

— И греет! — добавила Талла, по-кошачьи жмурясь и потягиваясь. Полушубок она скинула сразу же, так что свободные рукава рубахи соскользнули, обнажая хрупкие запястья. Верду стоило немалых усилий не стиснуть одно из них и не дёрнуть девку в тень, а то и накрыть сверху плащом: мало ли кто увидит?

Наёмник прикинул, как хорошо было бы оказаться в каком-нибудь привычном и спокойном месте. В дешёвой ночлежке, где засовы на двери, скорее, приглашение, чем запор от ушлых соседей, жадных до чужих кошельков; в тёмном переулке, где из-за угла может сначала показаться острие ножа, а потом уже фигура в неприметной одёже; посреди пьяной драки в харчевне, где невиновным прилетает едва ли не больше, чем зачинщикам; на поле брани, в конце концов! Лишь бы подальше от этого забытого людьми и Богами храме, запертом в куске лета, как комар в смоле. И Верду совсем-совсем не хотелось думать, что глупой троице тоже не выбраться из вязкой липкой массы…

— Да иди ты, — отмахнулся он от Каурки, ткнувшейся мордой в ухо.

В отличие от людей, лошади восприняли внезапную смену времён года более чем благосклонно. Кляча уже вовсю жевала, наслаждаясь свежей зеленью и фыркая на встревоженно жужжащих мух, Каурка же ни с того ни с сего прониклась ответственностью боевого скакуна и норовила поддержать хозяина.

Санторий лепетал молитвы, перескакивая с благодарственной на обеденную и обратно:

— Всемогущие покровители, благословите неразумных детей своих, что оказались на этом столе…

— Санни! — не в первый раз гаркнул охотник. Служитель растерянно вскочил и сразу плюхнулся обратно. — Я сказал, надо проверить развалины. Наверняка какая-нибудь ещё дрянь… А ты куда?! Стой, дурная!

Перехватить Таллу в поясе удалось далеко не сразу. Девчонка сучила руками-ногами и порывалась первой отправиться на разведку.

— Интересно же! Ну чего ты? Верд, поставь меня! Если бы кто-то хотел нас скушать, он бы…

— Он бы подождал, пока сумасшедшая девка останется одна и косточек бы от неё не оставил!

— А вот и оставил бы! Во мне костей много, всё сразу не съесть!

— Сиди смирно, сказал!

— Ты на лошадок погляди! Было б тут что страшное, они бы мигом почуяли! Правда, Каурушка?

Окликнутая лошадь повернулась на звук. Из угла её рта свисала гроздь вьюнка, подрагивающая в такт скрежету зубов.

— Да уж, сторож — лучше не придумать! Санни, чтоб тебя! Прекрати биться лбом о камни!

— О святые камни! — подметил служитель.

— И пригляди за этой ненормальной, — извивающееся тело колдуньи перекочевало из крепких рук наёмника в менее крепкие — служителя, и сразу же ожидаемо освободилось.

— Я с тобой пойду!

— Сказал бы я, куда ты пойдёшь…

— Куда? — тут же заинтересовалась Талла. — Я схожу!

Охотник малодушно попытался присоединиться к битию головы о стену. В поисках путей отступления он осторожно высунулся за дверь. Холодный, мокрый, плесневелый туман сгущался в кольцо. Ни прорехи, ни щёлочки, чтобы мог проскочить человек или хотя бы тощая мелкая колдунья. Да и куда? Там, где туман таял и впитывался в землю болотистыми зеленоватыми каплями, начинался частокол из ёлок. С ближайших их ветвей стекали мутные капли, дальние же гнулись под тяжестью снега. И белые комья то и дело срывались, падали вниз, задетые костлявым рыжеватым хвостом.

Никуда не деться. Никак не сбежать. Лишь сидеть в храме, по нелепой случайности отпугивающем неприятеля, и вторить молитве Санни.

— Ну как там? — Талла попыталась выглянуть из-за плеча охотника, но тот оттеснил её назад.

— Ждём, — кратко прокомментировал он ситуацию, хотя куда ближе к истине было бы «гадимся от страха» или «орём, призывая помощь». Наёмник собирался в одиночку исследовать развалины в поисках того, что хочет их убить или может спасти. Шансы найти что первое, что второе не слишком-то велики, но чуйка не позволяла расслабиться и ждать, пока Боги соизволят откликнуться. И, хоть Верд очень не любил компанию, оставить спутников без присмотра тоже не мог. Поэтому побарабанил пальцами по рукояти клинка и скомандовал: — Пошли. Да не беги ты вперёд, дурная!

Ни один из раскрывающих перед ними пасть залов не пустовал. В них шуршали мыши, сновали пичуги, один раз Верд хотел прижать сапогом наглого зайца, чтобы потом, если осада затянется, сварить из него похлёбку. Но Талла повисла у него на плече, категорично требуя «зайку не трогать». Охотник стиснул зубы, но ругаться не стал. В конце концов, если вся живность из окрестностей деревни, как и они втроём, спряталась внутри храма, она уже не убежит. Не съедят ушастого сегодня, съедят через неделю. И там уже сама колдунья, небось, забыв про былую доброжелательность, вопьётся в зверя зубами.

Одним Богам известно, сколько путникам здесь прятаться. Вон они, ухмыляются с остатков осыпавшихся фресок, подглядывают сквозь слои пыли с барельефов.