Но ближе к окончанию школы добрая Маргарита собрала всех студийцев и стала очень серьезно советовать, кому стоит пробовать поступать в театральные институты, а кому нет. Так вот мне было сказано однозначно: не стоит. «Человек ты, Таня, способный, но внешность у тебя трудная для театра и кино, если даже ты и поступишь, то потом жизнь у тебя будет очень тяжелая. Ищи другую профессию, их ведь много хороших есть, где ты свои способности проявить сможешь». Она мне добра хотела, наша руководительница.

Я ей покивала, но как только начались прослушивания, рванула пробиваться в артистки. Ну, и не брали меня нигде, вот просто с первых туров заворачивали, не давая дочитать до конца свою программу. «Достаточно!» – останавливали меня где-то на середине басни. Но я, сжав зубы, меняя репертуар и внешний облик, как танк, перла дальше. И вот в ГИТИСе случилось чудо и меня пропустили на второй тур. На этом втором туре я предстала перед комиссией в короткой (очень короткой) зеленой вельветовой юбке, сшитой самостоятельно, но крайне нескладно, в красной кофте-«лапше» и белых гольфах. Настроение у меня было отчаянно-злое, я уже ожидала очередного «Достаточно!», но они почему-то дослушали все, что я приготовила. А стих у меня назывался «Отверженная» (Евг. Евтушенко), очень его название соответствовало моему самоощущению.

Отчитала наша десятка, и пошли абитуриенты вон из аудитории переживать, нервничать и ожидать результатов тура. И вдруг меня вызывают к педагогам, одну. Вхожу, абсолютно ничего не соображая от волнения, даже ноги дрожат. А за столом сидят небожители, педагоги будущего курса в полном составе. Я ожидала чего угодно от них, но только не строгого вопроса: «А что у тебя с зубами?» А зубы у меня были крепкие, белые, блестящие, вот только между передними верхними зияла огромная щель, диастема по-научному (это я потом узнала).

Силы оставили меня, и я жалобно просипела: «Но ведь зубы – не главное…» – «А что главное?» – строго спросил меня самый главный. «Душа», – пролепетала я.

Кто-то хмыкнул из приемной комиссии, но строгий профессор на шутки настроен не был. «Артисток с такими зубами не бывает, – заявил он, и душа моя ухнула в пятки от этого приговора. – Короче, – вдруг неожиданно для меня продолжил он. – Делаешь зубы – берем, не сделаешь – до свиданья. Поняла?»

Я ничего не поняла, но истерично закивала и поплелась к выходу. «Да! – остановил меня главный. – Не вздумай какой-нибудь золотой зуб вставить! А то с тебя станет. Проконсультируйся с врачами, потом лучше нам все расскажи, понадобятся деньги – дадим!»

Вот какие были педагоги! Нашла я врачей, хотя это было ой как непросто, тогда ортодонтов на всю Москву было всего ничего. И взялись они за меня. Помучились и я, и моя мамочка, поотчаивались даже, но тогда добрых людей было больше. Приняли меня в ГИТИС, пустили на артистку учиться. И закончила я это славное учебное заведение с красным дипломом.

Как я люблю ГИТИС, если бы вы только знали! Сейчас он РАТИ (Российская академия театрального искусства), уж не знаю, чем им старое название не угодило, вроде ничем себя не запятнало, а даже и наоборот… И вот недавно попала я в этот самый РАТИ на первый тур прослушиваний абитуриентов. Надо мне было, вот я попросилась тихо посидеть и ни во что не вмешиваться, только понаблюдать. Меня пустили.

Слушаем мы нервных бедолаг-абитуриентов, читают кто как может… И вдруг выходит девушка. Нелепая, прямо скажем. Платьице и туфельки дешевые и некрасивые, зачем-то убрала волосы в неаккуратный пучок, да еще невидимками все заколола и читает какую-то не подходящую ей ерунду очень плохо, делано. Я не выдержала и спрашиваю: «Вы где-то занимались?» – «В народном театре г. Мытищи», – отвечает. «А можете что-нибудь другое прочитать, не из репертуара народного театра? То, что вам самой нравится?» – «Могу», – говорит и начинает читать длинное стихотворение. Не сразу, но расходится, и концу у меня даже мурашки пошли, так она своим чтением проняла. Девушка эта последней в своей группе была. «Все свободны, подождите за дверью, вам объявят результаты».

Вышли они, и педагог-женщина, которая вела прослушивания, говорит своему помощнику: «Скажи всем, что никто на второй тур не прошел». – «Как?! – нарушила я свое обещание никуда не вмешиваться. – Вы эту девочку не берете? Она же обалденная!» – «Да, – ответила мне устало Ирина Петровна (ее так звали, условно). – Я вижу, что девочка замечательная, но наш худрук ее все равно не возьмет. Ему красивые нужны». – «А эта что? Некрасивая?! Да посмотрите, какая фигура, какие ноги от ушей, да и лицо самое сейчас модное, из него что угодно можно сделать! Ее надо переодеть и причесать – и будет звезда!» Ирина Петровна опять вздохнула и велела пригласить абитуриентку в аудиторию.

Вошла та чуть дыша, а я ее сразу вопросом по нервам: «У тебя платье другое есть?» – «Есть, есть, у меня все есть!» – стала она говорить куда-то в пространство. «Распусти волосы», – приказала Ирина Петровна. Девушка одним движением разорила свой пучок, и на плечи ей упали изумительные густые и блестящие волосы. «Вот! – радостно воскликнули мы с Ириной Петровной. – А чего ты их прячешь?» Бедняжка пребывала в прострации, а мы с воодушевлением стали ей давать советы по внешнему виду и репертуару. «Все поняла?» – поинтересовалась Ирина Петровна. Жительница Мытищ кивнула и покинула нас.

А Ирина Петровна помолчала немного и сказала: «Это я ради вас ее на второй тур пропустила, наш худрук ее все равно не возьмет».

И я не стала больше слушать абитуриентов, пошла домой. Грустно мне стало. Действительно РАТИ, а не ГИТИС, очень все поменялось. Ну, а как не поменяться? Страна-то другая стала…

Я родилась в Текстильщиках. Сейчас Текстильщики практически центр Москвы, а тогда сразу за нашим большим домом начиналась деревенская жизнь. То есть по-настоящему деревенская, с совхозными полями и деревянными домами, с палисадниками и огромными кустами сирени, с ранней весенней невероятно вкусной редиской, которую бабушки выходили продавать к магазину. Но мы к той деревенской жизни не относились, мы были городские.

Вот и все. Никаких противоречий. Мир так устроен: мы – городские, а вокруг – деревенские. Мы городские, потому что живем в большом-большом доме, у нас вода, туалет, подъезды, двор огромный с клумбами и газонами, по которым нельзя ходить, беседки там разные, качели. И школа в большом пятиэтажном здании. Она так и называлась: городская школа № 478. Это была очень хорошая школа, а по нынешним понятиям – так просто запредельно хорошая, просто лицей или гимназия. Но тогда эти слова были из прошлой, дореволюционной, как нам внушали, очень несправедливой и несчастной жизни. А сейчас, рассказывали мне с детского сада, у нас жизнь счастливая, благодаря революции рабочих и дедушке Ленину.

И дети во все верили. То есть даже и ни тени сомнения никакого не было, что все так и есть. Потому что мы действительно были совершенно счастливы. Про взрослых не скажу, может, им мир по-другому виделся. Хотя сомневаюсь: атмосфера в семье была бы другая, ребенок бы это почувствовал. Неприятности, конечно, случались, но в основном все было прекрасно.