Слоняясь по квартире, я зашел в комнатушку, где спала Марго. На ее письменном столе был, как всегда, идеальный порядок, а посередине стола лежал лист, крупно исписанный Маргошкиным аккуратным почерком.

Я начал читать и обмер.

«Дорогие мама и папа! Я понимаю, что вы хотите уехать жить в новый дом. И что я вам обуза. Я вам не родной ребенок. И что меня трудно туда везти. И у папы совсем мало денег дают на работе и тогда не на что будет мне покупать все.

Я буду тогда совсем жить в детском доме. Я вам желаю большого счастья и успехов в труде.

Марго»

Мне в один миг стало холодно. Я понял, что вчера ночью Марго слышала наши разговоры. И вот так она придумала развязать этот узел. Собралась утром и молча ушла, чтоб нам легче было решать. Или она думала, что мы уже все решили?

Хлопнула дверь — это вернулась с билетами Лариса.

Я вышел ей навстречу из Маргошкиной комнатушки и молча протянул письмо.

— Что это? — недоумевая спросила она. — Что опять? Слушай, давай потом, я так устала сейчас.

— Нет, сейчас, — сказал я, — ты читай, читай.

Лариса взяла письмо и начала его читать.

Она прочитала его два раза.

Потом пошла на кухню.

Грузно опустилась на стул, положила перед собой листок.

А потом вдруг заплакала. Навзрыд, всхлипывая, как ребенок.

И повторяла зло и обиженно:

— Дура, какая дура, дурочка малолетняя, вот дурочка!

Я принес ей воды.

Она выпила. И сказала осипшим от слез голосом:

— Сейчас в детдом пойду, ты пока тут сообрази, какие вещи собрать — свои хотя бы. Вечером едем.

— А в детдом зачем? — спросил я.

— Я всю ночь думала. И весь день сегодня. Не оставим мы ее, Виталь, не сможем. Я как представила, что мы уедем, а она тут одна останется, так жалко мне ее стало. Я уж и в опеку сбегала, узнала. Можно удочерить, можно опекуном мне стать. Решим, да, Виталь? Да, Виталь?

Она смотрела мне в глаза снизу вверх, и я, всегда привыкший полагаться в семейных решениях на ее твердую волю, почувствовал, что именно сейчас она ждет от меня какого-то веского слова.

— Удочерим, — сказал я.

Она вздохнула.

— Ну вот. Я билеты взяла на троих. На похороны поедем всей семьей, да? Побегу заберу эту дурочку из детдома. Тоже мне. Решила она за всех.

Лариса всхлипнула еще раз, порылась в сумочке и выложила на стол розовые железнодорожные билеты.

Три.

Хлопнула дверь — это вернулась с билетами Лариса.

Виталий вышел ей навстречу из Маргошкиной комнатушки и молча протянул письмо.

— Что это? — недоумевая, спросила она. — Что опять? Слушай, давай потом, я так устала сейчас.

— Нет, сейчас, — сказал Виталий, — ты читай, читай.

Лариса взяла письмо и начала его читать.

Она прочитала его два раза.

Потом пошла на кухню.

Грузно опустилась на стул, положила перед собой листок.

— Ну вот она все и решила. И хорошо. Я всю ночь думала, думала. Не получится у нас, чужая она мне. Раз сама решила уйти — так тому и быть. Ты, Виталь, собирай свои вещи, вечером едем.

Она порылась в сумочке и выложила на стол розовые железнодорожные билеты.

Два.

У меня сегодня радость — «день йогурта».

В обед по субботам нам дают на десерт розовую бутылку фруктового йогурта. Малинового или клубничного. В столовой нашей группы столики стоят сдвинутые: чтобы было как за большим семейным столом, а не как в кафе, объясняют воспитатели.

Миха, которому скоро в армию, ядовито говорит, что это не как за семейным столом, а как в казарме. Мол, из казармы уеду — в казарму и приеду.

За каждым столом помещается по четыре человека. На четверых дают одну бутылку йогурта. Ее полагается разлить по стаканам. Получается примерно чуть больше трети стакана каждому.

Обидно ужасно: йогурт густой и чуть ли не половина остается внутри, на стенках бутылки (откуда его никак не достанешь), и размазывается по стенкам стакана (тут уж можно вычистить мякишем белого хлеба, если тебе так нравится).

И мы придумали установить расписание. Отдаем всю бутылку кому-то одному, чтобы больше доставалось. Так что получается, раз в месяц у каждого из нашей четверки день йогурта — почти праздник.

Остальные все равно завидуют, потому что твой йогурт был неделю назад или будет через две недели только — это кажется так долго.

Когда я вырасту, я буду покупать себе йогурт каждый день. Йогурт и помидоры — это моя самая любимая еда.

— Рыжая, — говорит Миха, — хочешь мой помидор?

Миха не любит помидоры и всегда отдает их мне, если нам ко второму в обед кладут четвертинку.

С Михой мы дружим. Когда год назад я вернулась в детский дом из той семьи, которая меня брала, Миха почему-то сразу взял надо мной шефство.

А то сперва было очень тяжело.

Люди — они бывают недобрые. В лицо не скажут, а за спиной пошли разговоры.

— Что это от нее отказались? Чем она такое заслужила? Говорят, она дура совсем, приемная мать с ней мучилась-мучилась, с ее уроками сидела-сидела, все за нее сама решала, чтоб у нее оценки в школе были поприличнее, плакала, да и сдала назад.

— Нет, говорят, она там воровала в семье, все, что плохо лежало, деньги воровала, кольцо у матери сперла, вот они ее и вернули, надоело следить за ней и все прятать.

— Да она вообще психованная, контуженная — помните, как она в первый еще день Лерку покусала? Говорят, она, чуть что не по ней — бросалась на родителей и кусалась как собака бешеная.

Я знаю, это все Настька сплетни распускала. Настька в лицо сю-сю-сю, Риточка-Риточка, а за спиной болтает гадости.

Но тут неожиданно за меня вступился Миха. По слухам, он имел с Настькой про это отдельный разговор, после чего все перешептывания за моей спиной прекратились.

Сейчас никого из тех девчонок, кто был в самом начале, уже нет в детдоме. Настька ушла после девятого класса в какой-то колледж, кажется, на маляра учиться. Лерку неожиданно забрала родная тетка, а Вику удочерили. Повезло ей, маленьких иногда забирают в семью.

Прошел год, как уехали Лариса Сергеевна и Виталий Михайлович. С того самого утра, когда я ушла из их дома, я больше никогда их не видела.

Весь тот день я ждала, что Лариса… что мама — я так ее называла тогда — придет и позовет меня назад. Потом думала: ладно, хорошо, они не могут меня взять, но, наверное, придут, попрощаются.