Когда Александра Евгеньевна пришла к нам в детдом первый раз (это было в октябре прошлого года) и знакомилась со всеми, она ходила по комнатам, рассказывала о себе. И наши имена запоминала.

— А тебя как зовут? — спросила она меня наконец.

Наконец, потому что наши девчонки в комнате наперебой рассказывали про себя, а я сидела, подобрав ноги, на кресле в углу и молчала.

— Маргарита, — мрачно ответила я. Мне не хотелось разговаривать.

— О, значит, Марго, — улыбнулась Александра Евгеньевна.

Меня из кресла выкинуло, словно кто-то мне шилом в зад ткнул:

— Не надо меня звать Марго! Не зовите меня Марго! Я не Марго вам! Я же сказала: Маргарита!

Пока я орала, Александра Евгеньевна удивленно смотрела на меня, а потом тихо ответила:

— Ну хорошо. Маргарита. Я поняла. Не надо так кричать.

Я вернулась в кресло, успокаиваясь.

— Простите, что я кричала. Я просто не люблю это имя. Оно мне не идет. Совсем.

— Пожалуй, — улыбнулась Александра Евгеньевна. — Мне мое имя тоже не нравилось в детстве. Представляешь, меня в школе звали Шурой. Ужасно, правда?

Тут уже я удивилась:

— Что ужасного?

— Но ты только послушай: Шшшуу-у-у-ррра! Что-то такое шершавое и колючее, и предательски острое, и темное, пыльное, и опасное.

— Шшшуу-у-у-ррра, — повторила я. — Смешно. Как это вы все расслышали? В одном слове — целую кучу всего.

— Иногда слова звучат темно, или звонко, или скользко, или холодно. Не замечала?

— Странно как-то… А вот Маргарита — как звучит?

— А ты сама послушай — Мар-га-ри-та.

— Камни какие-то. Мелкие камешки с острыми краями. Как на железнодорожной насыпи. Катятся и стучат друг об друга.

— Ну вот, — Александра Евгеньевна пожала плечами. — А мне кажется, что это звучит как… Вот идешь вдоль железной ограды и стучишь по ней палкой — Мар-га-ри-та!

— Мар-га-ри-та, — повторила я. И все равно слышала только стук острого гравия.

— Я даже имя хотела поменять, — сказала Александра Евгеньевна.

— А разве можно поменять имя?

— Конечно. Если у человека есть паспорт, то он может поменять себе имя сам, на любое, на какое хочет. Ты бы стала менять?

Я задумалась.

Нет. Пожалуй, я не готова была менять свое имя. Если меня никто не будет больше звать Марго, то Маргарита меня вполне устраивает. Длинно, зато серьезно. Как камни.

Александра Евгеньевна была волонтером. Она приходила к нам почти каждую неделю. То приносила билеты в цирк, то нитки мулине и канву (кружок вышивания у нас закрылся, и мы сразу перестали вышивать. Потому что дорого все стоит, а у нас денег нет). То просто поговорить приходила.

Однажды в декабре она пришла, чтоб спросить нас, какие подарки мы хотим себе на Новый год.

Все бесновались и кричали: «Медведя плюшевого! Телефон! Куклу! Набор косметики! Ножик складной!»

А я стояла и молчала. Проорутся, потом я скажу, что мне надо.

Ну вот, наконец утихли, Александра Евгеньевна все записала в блокнот, теперь можно и мне со своей просьбой вылезти.

— А мне купите, пожалуйста, веревку. Вот такую. — И я показала Александре Евгеньевне кусочек шелковистого шнура. У меня остался небольшой клубок, я тренируюсь на нем, потом расплетаю. Сто раз уже сплела и расплела.

— Зачем тебе веревка? — удивилась Александра Евгеньевна.

Она очень смешно удивляется — брови ползут вверх вместе с очками, и она становится похожа на девочку.

Хотя когда Александра Евгеньевна не удивляется, а просто разговаривает, она похожа на заграничную актрису. Очень красивая, у нас все девочки в нее влюблены.

Девочки, которые влюблены, ходят за ней хвостом, и все время сюсюкают:

— Ах, тетя Саша, какие у вас ногтики! Ах, тетя Саша, какое у вас колье!

Почему влюбленные девчонки такие дуры все-таки?

Я в Александру Евгеньевну не влюбилась, мне она просто нравится. И я вижу, ей не очень приятно, что все к ней лезут и орут. Поэтому я и стояла подальше, когда все выкрикивали свои подарки. Ну запишут меня в конце списка, какая разница.

— Понимаете, — объяснила я Александре Евгеньевне, — у нас тут неделю назад открылся новый кружок.

— Ну, рассказывай, — говорит Александра Евгеньевна.

И я рассказываю.

Новый кружок открылся странно. До этого у нас в детдоме был кружок вышивки, а потом его руководительница куда-то делась. Потом для мальчиков открылся кружок столярного дела. Повесили объявление, что кружок будет в школе, все, кто хочет, могут записываться, их будут на занятия кружка отпускать. А тут ни объявления, ничего, просто зашла какая-то пожилая тетенька однажды к нам в зал, где мы телек смотрели, поздоровалась и говорит:

— А слабо из этой веревки завязать такой узел, который я повторить не смогу?

И кусок веревки нам протягивает.

На слабо многие ведутся, ну и тут все повелись.

Через полчаса мы уже сидели за столами в пустой столовой и слушали:

— Простой узел завязать может каждый. Дело нехитрое. А вот попробуйте завязать свой узел, особенный, ни на чей больше не похожий.

Передо мной лежали две веревки, которые надо было связать непохожим узлом.

Я злилась. Я вообще часто злюсь, когда у меня что-то не получается, когда чего-то не понимаю. Но никто не подозревает, что я злюсь. Я всегда сижу тихо и молчу.

И тут я крутила в руках куски веревки, пытаясь запутать их один вокруг другого — а куски распадались, или же получалось, что руки сами завязывают обычный узел.

Тогда пожилая тетенька выложила перед нами очень красивые штуки. Такие панно — их на стенку вешают. Из веревки сплетенные. Называется ма-кра-ме.

Вот кружок макраме у нас и открылся.

Руководительница на первое занятие свой шнур принесла и нам по кусочку отмотала, чтоб мы тренировались делать первые узлы, которые она показала.

— С закрытыми глазами. Чтоб только руки летали!

— Так вот, я хочу тоже сплести что-нибудь такое… на стенку. Панно. Большое. Но у меня шнура нет.

Александра Евгеньевна покачала головой.

— Сколько вас там в кружке занимается?

— Человек шесть.

— Значит, надо шнур нести на всех.

И мне стало обидно. Я ведь что хотела? Я хотела раньше всех шнур получить, быстрее всех научиться, сплести панно, хотя бы маленькое, и на Рождество Александре Евгеньевне подарить. А тут — всем шнура. Если всем — то это не скоро еще. Не получится у меня.