– Иди, – говорит Зоя, когда всё стихло, и слышно, как хлопнула дверь подъезда. – Тебя уже ищут.

Но он вдруг шагает к ней. Шорохи, шорохи, шорохи. Артём прикрывает глаза. Ему хочется сейчас раствориться.

– Иди. Всё. Всё. Она сейчас сюда придёт.

– И ты уезжай. Слышишь? Обязательно уезжай.

– Володя, иди, говорят же тебе…

– Тебе надо тоже переезжать, ты понимаешь? Нельзя здесь оставаться.

– Володя, ты опять. Ну, куда я поеду? У меня мама, у меня этот дом. Здесь всё моё.

– Выходи замуж за Герку. Вам дадут квартиру. Он хороший парень, дадут квартиру, там же, в Ку…

– Ого, вот ты что придумал! – В ее голосе смех. Отстраняется, отходит. – Вот, значит, как ты всё распланировал.

Он шагает к ней.

– Зоя…

– Володя! – голос жены в коридоре. – Володя, где ты? Екатерина Алексеевна, вы не видели Владимира?

– Не возвращался он. Не было тут.

– Да что же такое! Володя? – Стук в дверь. Они не двигаются. Замерли. Молчат оба. – Зоя, Володя не у вас? Нам пора ехать, уже машина! Володя!

Уходит.

Опять движения. Шорох. Объятья.

– Иди. Всё. Тебе пора. Иди.

– Да. – Он шагает к двери. – Но я не прощаюсь. Ты поняла? Не прощаюсь. И будешь уезжать – я и туда тоже…

– Вот ты умный человек, Володя, но так ничего и не понял.

– Не понял – чего? – Он опять останавливается, держась за дверную ручку.

– Ничего. Что это мой дом. И я отсюда – никуда.

– Володя! – доносится с улицы.

– Па!

– Володя!

Сигналит машина.

Он открывает дверь и уходит, наконец. Артём чувствует, что сам выдохнул с облегчением. Шаги по лестнице. Хлопает дверь внизу.

Она подходит к окну. Медленно, спокойно. И кажется опять, что проступает из темноты, складывается из потустороннего света уличных фонарей бесплотный призрак: женщина у окна, прямая спина, высокая причёска.

Нет. Никого здесь нет.

Щёлкает рама. Открывает форточку.

– О, старик! Где ты был?

– Вова, ну что же это такое, в самом деле!

– Свет, всё нормально, живот прихватило. Поехали.

Хлопают дверцы. Машина разворачивается. Уезжает.

Она отходит. Двигает стул. Садится, расправляет ткань.

И опять монотонное: т-т-т-т-т-т-т-т-т.

Он слушает, закрыв глаза. Москвичка, гордячка. Ей тридцать пять или около того. Как она выглядела тогда?

Призрак развеялся, да и не было его. Машинка стихает.

Машинка стихает, и какое-то время он не слышит ничего. Потом понимает – это не пустота. Это нормальная, живая тишина. Ночь, когда люди спят. Спят, спокойно дышат. Один, два. Нет, три. Три взрослых человека. Но кто третий? Он, как незрячий, начинает ходить по комнате. Топчет извёстку, спотыкается о стул, который так и стоит в середине. Да, трое, дышат. Нет, четверо! Завозился, захныкал. Да это же младенец!

– Тшшш. Тихо-тихо. Тссс. Мама рядом. Ну, тихо.

Шепчет. Скрипит деревянная кроватка, когда облокачивается на борт. Мягкое материнское тело.

– Зоя, что?

– Ничего, мам. Всё хорошо, спи. Тшшш. Ну вот. Не шуми. Папу разбудишь.

Папу. Он чувствует себя странно. Лишним. Он чувствует, что ему надо уйти отсюда. Всё сильнее это чувствует.

Тихонько отступает к дверям и выходит.

Всё спит. Пустой коридор. Ложится белый свет из приоткрытых дверей.

А, нет, не всё спит. По коридору – тихие, крадущиеся шаги. В сторону кухни. Идёт следом – и обмирает.

Печка открыта, и в ней полыхает огонь. Призрачное пламя пляшет и выпрыгивает наружу, призрачная тень склонилась над ней.

– Нет, нет, вам меня тут не сгноить. Не на ту напали. Не надейтесь. Не мытьём, так катаньем. Не мытьём.

Это Удальцова. Она выгребает из печи горящие угли. Прыгает пламя, валит дым. Артём кашляет от этого старого, давно исчезнувшего дыма.

– Стой! Что делаешь?! Стоять!

Тень вскидывается, как будто от крика. Закрывая лицо рукавом, он кидается к ней, но она ускользает, и тут же сзади что-то гремит – падает невидимый стол, рушится и бьётся невидимая посуда, и Артём чувствует, как что-то больно ударяет ему по ногам и, будто подбитый, падает на пол.

Дым ползёт по кухне. Из-под его завесы он видит – Удальцова с неожиданной лёгкостью для своего возраста шагает к выходу – и закрывает дверь за собой.

– Стой! – Он забывает о печи, о дровах и об огне. Кидается к двери. – Открой! Откройте! – колотит в неё кулаками, толкает, но она не поддаётся. Дышать уже нечем. Он бросается назад, распинывает горящие дрова, пытается притоптать головешки – нет, не получается, как в дурном сне, он проходит насквозь, и они остаются гореть, будто призрак здесь он, а они – настоящие и имеют больше прав на это пространство.

– Да что же это?! Пожар! – кричит во весь колос и заходится кашлем. Садится на пол, отползает к двери. – Пожар! – Колотит в неё снова. Главное, не вставать. Главное, подождать. Это не настоящее, это обязательно кончится.

А в квартире уже заходили, забегали.

– Горим! Горим!

– Что такое? Что случилось?! О господи! Пожар!

Дверь дёргают.

– Закрыто! Заперто!

– Ключ у кого?

– Сто лет не было ключа!

Вопит ребёнок.

– Зоя! Не лезь! Уходи отсюда!

– Гера!

– Уходи немедленно! Мать бери и на улицу, живо!

– Гера!

– Пожарных! Кто-нибудь уже вызвал пожарных?!

– Зоя! Идём!

– Мама! Гера!

Удар в дверь. Ещё удар. Огонь гуляет по кухне. Трещит кругом, рушится. Он ничего не видит. Вжавшись в стену, почти теряет сознание. Дым, жар.

Дверь трещит и ломается. В провал бегут люди. Кажется, огонь уже сожрал ту границу, которая их до сих пор разделяла. Он видит тени, тени, но они плотные, это уже почти люди. Два мужика, они бросаются к огню, один кидает на него какую-то тряпку, но куда там!

– Да нахрен это! – орет вторая тень и вылетает следом.

– Гера!

И тут он видит её – заглядывает в проём двери, огонь выхватывает лицо.

– Уходи сейчас же!

Тень рычит и выталкивает её, выкатывается из кухни сама.

– Гера, там машинка! Мамина машинка, мамин «Зингер»!

– Какой к чёрту «Зингер»?! Ты с ума сошла!..