ее, растрепанную, паникующую, посреди Черной улицы, и поймет, что именно она кричит. Слышал ее вину, слезы, боль, чувствовал горечь понимания, что лучше не уходить вообще, чем вернуться и опоздать. Но слово, хоть и не было произнесено, прозвучало.

Чудовище.

А чудовищам не место в доме рядом с живыми.

Мир обрушился волной, затопил. Звуков снаружи оказалось так много, что Вейн впервые за все время перестал слышать себя. Он мчался вперед, ведомый невыносимой душевной болью и желанием спрятаться, а попадись кто на пути, вцепился бы зубами, как тот первый крысеныш.

Но никто не встретился. А когда шум дыхания и стук сердца, заходящегося от бега, заглушили наконец слишком громкий мир, а Вейн начал различать окружающее, он упал на колени и полз, тычась в любое мало-мальски похожее на укрытие углубление, пока не нашел щель между камнями. Забрался туда и затих.

Щель была узкой, как следует вдохнуть не выходило, но Вейна будто обнимал кто, и он стал успокаиваться. Звуковая каша постепенно расслоилась на отдельные звуки. Вейн начал различать ветер, вкрадчивые прикосновения солнца, кряхтение камней, шорох растущей травы и копошащихся в ней и под камнями жуков, невидимых разноголосых птиц, далекий шелест листвы. Себя. Он снова слышал себя и был полон искр, как внешний мир звуков, а бездна просила еще.

Это было страшно.

Тогда он закрыл глаза. Обнял руками флейту. Задремал, убаюканный привычным ощущением под пальцами и тесными, пусть и не слишком теплыми каменными объятиями.

Разбудили шаги и голоса. Вейн спросонья не понял, где он, снова испугался, потом вспомнил, затаился. Голоса приближались, а забившееся в панике сердце замерло, как и он сам.

– …там никого. Помроилось в тумане.

– А вопила чего на пол-общины?

– Когда?

– Тогда.

– А ты чего вопил, когда Яс в старой корзине и рогами из морковок из-за угла выпрыгнул?

– От… От неожиданности!

– Вот и я так же.

– Брехло. Ай! Гриз, чего дерешься?

– Митр, ты как с девушкой разговариваешь, хамло. А ты, Саший, хоть бы слово сказал, какая-никакая, а сестра. Ериночка, иди ближе, нашла с кем дружбы водить. Я тебя утешу.

– Ее никто не утешит, разве что ты на своих куцых леталках вдруг да полетишь и прямо в Верхний. Телега не ушла. Все, кто сам не может или не к спеху, по домам. Мать Ерину обещала взять с собой, а теперь когда еще уговорит.

– У меня получится. Мне в силок вчера огневка попала. Я ее Еринке подарю, а она мне взамен…

– Огневка? – воодушевился Митр. – А правда говорят, что они по сотне лет живут?

– Не огневка, а саламандр. Их в драгонийских горах, как крыс, – вставил Саший.

– Так как, Ериночка? Пойдешь меня к обрыву проводить на первый полет? – вкрадчиво добивался Гриз.

Что она ответила, Вейн не разобрал. Услужливое эхо, доносившее голоса, передумало. Стало обидно до слез. Но чудовищам крыльев не положено, не анхеле. Да и не в крыльях дело, а в том, что он теперь не узнает, пойдет Еринка этого гадкого Гриза в первый полет проводить или нет. И маму снова до слез довел…

Страх схлынул, было неуютно, тесно, хотелось домой и пышек с чаем. Саднили ободранные на камнях заживающие ладони, флейта давила на грудь, упиралась краем в горло, будто Вейн сам себе это горло проткнуть собрался. Мучила вина за побег и проступок, за то, что сразу не сказал, в чем дело, а что мама в сердцах чудовищем назвала, так может не его совсем. Вейн же не слышал, что она до этого кричала. Или вот, как Митр сказал, – от неожиданности.

Вейн долго решался выбраться, боялся, что не поймет, как идти обратно к дому и что его непременно заметят. Потом долго выбирался, испугавшись в какой-то миг, что совсем застрял, слишком узкой была щель в куске скалы, а когда выбрался и проморгался от света, увидел, что на него смотрят четыре пары изумленных глаз. И это было очень разное изумление.

Трое и Еринка. Только вместо глуповатого задиры Ясика, долговязый хитролицый наглый грубиян Гриз, растопыривший свои темные крылья рядом с девочкой.

Еринка, уронив на землю клетушку с ящеркой, прижала руки ко рту. Митр вытаращился, рот открыл и шею вытянул. Саший попятился и потянул за рукав приемную сестру, но та стряхнула его вялую руку. Гриз, брезгливо улыбаясь, шагнул вперед, ловко подхватив с земли несколько камней.

Вейн дернулся сначала обратно к щели, но влезть не вышло, тогда он юркнул в сторону, чтобы сбежать. Гриз был выше почти вдвое. Они все были выше и как-то старше что ли, даже Еринка. Но камень ударил в землю, щелкнул о другой голыш и, брызнув крошевом земли и расколовшись, обжег острым осколком лоб Вейна.

Вейн прижался лопатками к камню. Сердце забилось.

– Ты еще что за тварь такая? – брезгливо проговорил Гриз. Была бы палка в руках, потыкал бы, но были только камни. Тот что полетел следом, разбился уже о скалу. Вейн вздрогнул, Гриз растянул губы в победной улыбке.

– Это ваш упырь? Этот мелкий лысый уродец? Откуда ты взялся, троллья отрыжка?

Ладони у Гриза были большие, почти как у взрослого. Камней поместилось много и вряд ли быстро закончатся.

– Не трогай, – сказала девочка. – Гриз. Не трогай. Я пойду с тобой к обрыву на первый полет.

– И на Встречный день?

Улыбка становилась шире, Гриз вертел в пальцах очередной камень, примериваясь. Митр канючил уйти, даже отошел подальше. Саший продолжал дергать Еринку то за руку, то за рукав принимался тянуть.

– И на Встречный…

– Долго думала.

Камень ударил. Вейн схватился за плечо. Другой камень не дал сбежать, высек колкие искры из скалы и, разбившись, оставил на щеке жгучий след.

– Гриз! – Еринка бросилась, но подросток растопырил крыло, оттесняя ее.

– Здесь было так хорошо пока ты не вылез. Портишь своей тварной мордой красивое место… Что это там у тебя в руках? Что ты там прячешь, а?

Он пнул Вейна рукой в лицо и дернул флейту к себе. Старая лента, столько лет удерживавшая подарок отца на шее, лопнула.

На миг стало тихо-тихо. Даже ветер притих. И трава. И камни. И солнце. Или это у Вейна стало темно в глазах?

Тогда как он мог видеть, что Еринка дикой кошью прыгнула Гризу на спину, с воплем: “Отдай!” вцепилась ногтями в