— Пиццу?! — я смотрела на него во все глаза.

— Ну да! Вкус из детства. Когда я ем пиццу, у меня возникает такое светлое, радостное чувство. Вот я и придумал сделать комнату, в которой бы возникало такое светлое, радостное чувство, как в детстве, когда я впервые в жизни попробовал пиццу. Знаешь, это было, когда впервые в жизни я оказался в самом настоящем кафе и попробовал пиццу. Это было для меня таким немыслимым счастьем! Я такого никогда не испытывал — ни до того дня в детстве, ни позже. Вот я и решил сделать себе комнату, которая чуть-чуть будет напоминать, вызывать это ощущение.

Рассказ Сафина автоматически зафиксировался в моей голове и словно отложился в определенную папку. И я еще раз дала себе слово фиксировать, откладывать в памяти такие моменты, чтобы разгадать тайну жизни Вирга Сафина.

Когда же я увидела эту комнату, то поняла, что он имеет в виду. Эта комната была такой, из которой не хотелось уходить, не говоря уже о роскошно накрытом столе, стоящем посередине.

По краям стола стояли вазы с огромными букетами роз: ярко-алыми и белыми. Розы источали такой же пьянящий аромат, как и персики. И, смешиваясь, запахи создавали какую-то диковинную смесь. Было лучше, чем самые дорогие духи, правда!

Оторвав взгляд от персиков, я разглядела огромную коробку с конфетами, пирожными в шоколадной глазури, торт и дорогое шампанское (кажется, настоящий «Дом Периньон» — я боялась поверить своим глазам).

— Сладкий стол, — пояснил Сафин, — это я специально придумал приготовить все самое сладкое и вкусное, что мы не едим каждый день. Здорово, правда?

Я кивнула, недоумевая, как в Вирге Сафине уживается что-то от ребенка. Ну кто еще, кроме не повзрослевшего ребенка (или взрослого, лишенного детства) будет поедать сладости в таком количестве? Тем не менее идея была замечательной — у меня аж потекли слюнки!

— Торт и пирожные, кстати, тоже из итальянской кондитерской. А розы для доказательства того, что из всех роз самая красивая — ты!

На это и сказать было нечего. И я ничего не сказала.

— Знаешь, что сегодня за день, и что мы будем праздновать? — сказал Сафин, усаживая меня за стол в удобное полукруглое кресло, — завтра мой день рождения. Я хочу встретить его утро с тобой, а отпраздновать неофициально хочу сейчас.

— Но праздновать заранее плохая примета! — брякнула я, но Сафин не рассердился, а улыбнулся.

— Это все дурацкие забобоны. Их придумывают сами люди, чтобы усложнить себе жизнь.

— Разве ты не будешь праздновать с близкими?

— Моя самая близкая — ты. На самом деле у меня будет и официальный статусный день рождения в крутом ночном клубе, где пресса, телевидение, крутые гости. Все это через неделю, наверное. А мой тайный, интимный день рождения будет сейчас.

— Но я не знала и не взяла с собой подарок.

— Не страшно. Успеешь вручить. Мой самый главный подарок — ты.

— Я спросила о твоих родителях или родственниках. О твоих родных.

— У меня никого нет, — и добавил, перехватив мой взгляд, — мои родители умерли давно, а в семье я был единственным ребенком.

— Извини. Я не хотела, — смутилась я.

— Ничего. Знаешь, ты единственный человек в мире, которому я об этом сказал. Обычно я не рассказываю такие подробности.

— Кто же тебя воспитывал? Или они умерли, когда ты был уже взрослым?

— Жизнь, — Сафин нахмурился, я поняла, что переборщила с вопросами и испугалась, что все испортила. Он поймал мой взгляд и добавил, чтобы я успокоилась, — они умерли, когда я был уже взрослым. Мне был 21 год. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе. Они были в машине вдвоем.

— Извини…

— Не будем больше об этом. Давай праздновать.

В воздух взлетела пробка от шампанского, и я засмеялась. Не отпив ни глотка, я уже была пьяной от этого невероятного дня. Сафин присоединился к моему смеху, как вдруг я заметила одну вещь: он выглядел очень счастливым и смеялся вместе со мной, но глаза его не смеялись.

Пузырьки от шампанского казались мне разноцветными. Для меня в тот самый момент они были настоящими молекулами счастья. Какая разница, что выражали его глаза? Возможно, моя ошибка как раз и заключалась в том, что я присматривалась к нему слишком внимательно? Может, в этом как раз и заключается корень общих бед. Не стоит тщательно присматриваться к другим. Чем меньше внимания — тем лучше. И уж точно намного больше оценят.

Поэтому, не засоряя мозг лишними мыслями, я залпом выпила терпкое, обжигающее, пряно-сладкое, золотистое вино и увидела то, ради чего сюда шла: по лицу Сафина вдруг разлилась одуряюще счастливая улыбка.

— Ты любишь шампанское? — сказал Сафин.

— Очень. Но в моей жизни его было мало.

— Почему?

— Потому что шампанское — это праздник, а праздников совсем мало. Бывает, мы принимаем что-то за праздник. На самом же деле выходит совсем не так.

— Ты — мой праздник, — сказал Сафин, — мне никогда еще не было так легко ни с кем. Даже шампанское рядом с тобой становится другим. Вкус — иначе.

— Лучше или хуже?

— Не знаю. По крайней мере, вкус другой. А я готов жизнь за это отдать. За то, чтобы найти что-то другое, не такое, как все. В обычном найти нечто, что станет выглядеть совершенно иначе.

— Мне кажется, ты уже нашел.

— Ты имеешь в виду мою славу? Нет, все это дело случая. Ну и, конечно, я помог себе сам. Я, конечно же, хотел славы. Но в том, что она есть, заслуга не только моя. На самом деле я увлекался фотографиями очень давно. Снимал почти с детства. Помнишь, были такие советские допотопные черно-белые фотоаппараты и тяжелые, как оглобля? Это был мой первый. Только мои первые фотографии никому не нравились. Ну правда — никому. Их даже рвали и выбрасывали. А меня дразнили и били. Вот тогда я понял: нужно стать не таким, как все. Мои фотографии должны быть совершенно другими. На самом деле существует очень много миров.

— И что тогда? — прошептала я.

— Почему ты говоришь шепотом? — удивился Сафин, — мы во всем этом доме одни!

— Просто я боюсь, вдруг ты прекратишь рассказывать, вдруг замолчишь…

— Тебе? — Сафин улыбнулся краешками глаз так, как умел только он, — не прекращу. А тогда — тогда наступили 1990-е годы, и мне нужно было как-то устраиваться в жизни. Я пошел по стандартному пути, по которому шли все, кто хотел хорошо жить. Кто хотел много денег — и сразу. Но я все-таки отличался от остальных. И там, куда я попал (вернее, куда сам вошел), сумел выделиться из толпы. Этому я и обязан своей славой. Ты поняла, о чем я сказал?

— Криминал? — я все еще говорила шепотом.

— Разумеется. 1990-е годы. Криминал. Мою славу оплатил один бригадный авторитет 90-х. Оплатил, потому что в те годы я был связан с бригадными. И авторитет этот очень сильно меня боялся. Так боялся, что своими деньгами вытолкал меня в мир искусства и сделал из меня самую настоящую звезду. Он был готов на все, чтобы я только ушел из мира криминала.