— Как это? — я вдруг перестала понимать его рассказ. — Ведь в бригадах делают наоборот — идут на все, чтобы из криминала никто не ушел.

— Я же сказал тебе, что был не таким, как все. У меня все произошло с точностью до наоборот. Знаешь, я по сей день очень благодарен этому человеку. Но, к сожалению, его уже нет. Через три года после того, как я окончательно покинул мир криминала, его убили — застрелили вместе с любовницей в очередной криминальной разборке. Так я и стал великим Виргом Сафиным. Хотя в криминале у меня было совершенно другое имя.

— Какое же?

— Палач. И дано оно мне было в насмешку за то, что однажды я отказался по приказу застрелить человека. Так и не стал стрелять.

— Но ведь за это не именуют Палачом, — удивилась я.

— У моего авторитета всегда было хорошее чувство юмора. Он был не адекватный, если можно так сказать. Он и прозвище мне дал странное, и не типично поступил со мной. Ты не передашь дальше мой рассказ. Я это чувствую. Ты не причинишь мне вреда, поэтому предлагаю самый простой тост — за нас, — Сафин налил мне шампанского с верхом, — ты самый удивительный человек в моей жизни. Без тебя я не вижу своего будущего. Поэтому выпьем за нас.

Сафин едва пригубил шампанское, я же выпила его залпом. И все не могла понять: от шампанского или от его рассказа у меня так кружится голова. Никак не могла понять и этого мужчину. Я вообще никогда не понимала, откуда приходит это понимание мужчин. Этого было достаточно, чтобы кружилась голова.

Когда я поставила бокал на стол, Сафин протянул ко мне руку. В его ладони лежал розовато-золотой персик. Его бархатистая, мягкая плоть переливалась в золотистом свете лампы, а соблазнительная кожица издавала одуряющий аромат.

— Возьми его, — Сафин протягивал персик мне, — прикоснись к нему, почувствуй, какой мягкий бархат. На него можно смотреть снова и снова. И каждый раз по-новому он будет сводить с ума.

Я взяла персик — он был сочный, но твердый. Идеальное соотношение, которое так трудно достичь. Еще мгновение, и Сафин вдруг оказался за моей спиной. Наклоняясь ко мне, он сжал пальцами мою руку.

Его взгляд был прикован только к моей руке. Вдруг он сжал мою руку с персиком, и поднес к моему лицу. Мягкое прикосновение бархатистого фрукта к коже было довольно возбуждающим. Медленно, мягко, чувственно он провел персиком по щеке, по шее, затем спустился к плечу. Эротичность этого странного действия была безумно волнующей. Наслаждаясь всплеском бодрящей чувственности, я даже прикрыла глаза.

Сафин медленно и аккуратно высвободил мою руку из свитера. Прикосновение персика к моей обнаженной коже, сопровождаемое чувственным его шепотом, сводило с ума.

— Почувствуй страсть, которая таится под его бархатной кожей. Почувствуй, как струится в твоих венах горячая кровь. Нежная плоть ласкает твою кровь. Почувствуй это соединение жизни… — говорил Сафин, погружая меня в водопад невероятно чувственных ощущений, — Твоя кожа горит. От прикосновения ты попадаешь в другой мир… Ты чувствуешь нежность, ласкающую твою кожу? Снова и снова, до самого дна… Отдайся этому чувству.

Чувственный стон вырвался из моей груди, и в этот самый момент я открыла глаза. Меня мгновенно отрезвило выражение его лица — за какую-то долю секунды с меня слетело все эротическое марево.

Глаза Сафина горели диким огнем. Он не сводил глаз с моего обнаженного предплечья. Но что это был за взгляд! Все его лицо до мельчайших нервов было искажено черной, палящей, сжигающей страстью. Я никак не могла определить, что это за страсть. Мне вдруг показалось, что я заглянула в черную, пугающую бездну, расселину в скалах. Краски привычного пейзажа вдруг сменились пугающей сплошной чернотой, и я застыла у края устрашающей бездны. Что-то темное, неподвластное моему разуму, вообще разуму человека, прямо из пропасти этой бездны уставилось на меня.

Я не могла бы описать более точно, что я почувствовала. Лицо Сафина в тот момент было белым, белее снега, словно от него отхлынула кровь. И этот пугающий огонь глаз, которые были не глазами, а бездной. Я не могла все это перенести!

Вздрогнув, я отстранилась. Сафин тоже вздрогнул и, как бы очнувшись, пришел в себя. Все еще пребывая в каком-то черном тумане, он отстранился от меня. Удивительное ощущение сверхъестественной чувственности исчезло, словно его никогда и не было. Сафин резко отошел и сел на свое место.

— Возьми персик, — сказал он, — съешь.

Тут только я обратила внимание, что персик давно уже лежит на столе. Кто его туда положил? Я или Сафин? И что же тогда ласкало мою кожу? Неужели его руки?

Лицо Сафина все еще было белым, неестественно обескровленным, как у человека, пережившего тяжелейший нервный стресс. Но ведь стресса не было! Мысль об этом напугала меня больше, чем могло бы напугать любое реальное событие. Я вдруг почувствовала резкий озноб, как будто в комнате открыли окно.

Медленно, стараясь не показать свой испуг внешне, я потянулась к персику. Положила его на свою тарелку. Взяла нож и разделила персик на две половинки. Он разделился на удивление легко. Я взяла одну из половинок и протянула Сафину.

— Вот. Я съем его вместе с тобой.

— Что ты делаешь?! Зачем?! — в голосе Сафина вдруг зазвучала паника.

— Одну половинку съем я, а вторую — ты. Все по справедливости. Я хочу съесть его вместе с тобой.

Лицо Сафина исказила судорога. Он вскочил из-за стола так резко, что стул упал. Вздрогнув от грохота, я обрадовалась тому, что могу открыто дрожать.

— Что случилось? Что с тобой?! — дрожа, я все еще протягивала ему персик. — Чем это ты так потрясен? Вот, бери! Я хочу с тобой поделиться. Давай съедим его вдвоем.

Лицо Сафина стало еще белее, глаза налились кровью, а руки задрожали.

— Как ты могла это сделать? Как ты сделала это?!

— Что я сделала?! — я чувствовала себя так, словно падаю в бездну абсурда.

— Ты… Ты… — Сафин вдруг пулей вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью.

От стука двери две половинки персика шлепнулись на стол, заливая скатерть своим соком. Страшно дрожа, как в лихорадке, я принялась натягивать на себя свитер. Меня бил озноб. Происшедшее не укладывалось в голове. Я ждала, но Сафин появился только через два часа.

Все это время я провела в сплошном ступоре. Сначала тупо сидела за столом, глядя в одну точку, в ожидании любого ощущения, любого звука — отблесков понимания того, что произошло, отдаленных шагов, скрипа двери. Но вокруг ничего не происходило. За окном не было даже ветра. Ступор. Чушь. Поглощающая все белая тьма.

Я выпила все шампанское. Нервы мои были настолько напряжены, что даже выпитое шампанское не опьянило меня — я была трезва, как стекло. Съев кусок роскошного торта, я не почувствовала его вкус — мне казалось, что я жую бумагу. Жесткая, безвкусная бумага пачкала мои губы кремом, хрустела на зубах.

Я съела персик, ставший своеобразным яблоком раздора. Меня чуть не стошнило от приторной вязкости. Все, что бы я ни делала, все было не так, и мне хотелось плакать.