Ветреный (мадам Ма питала пристрастие к этому эпитету), но милый, не слишком пунктуальный, но по-человечески надежный, Чип сразу же узнавал любое известное имя, мимоходом упоминаемое мадам Ма, он знал первоисточник любой цитаты («Я-то думала, „Шум и ярость“ — это что-то из Фолкнера, но Чип сказал, это Шекспир, „Король Лир“… Откуда мне знать? А существует ли „Королева Лир“? Вот была бы роль для девушек из театра „Маноа Вэлли“»). Чип ходил щеголем, любил спортивные машины (хотя неизвестно, садился ли он сам за руль и вообще достиг ли возраста, в котором выдают права).

Попробуйте угадать, сколько Чипу лет? Судя по репликам в колонке, это подросток на самом пороге юности: засматривается на девушек («На открытии ярмарки в Алоха-Тауэр Чип так облизывался, что чуть язык себе не откусил»), пожирает мороженое («вкушает „Чанки-Манки“ у „Бена и Джерри“»), любой другой еде предпочитает «сочный толстый бифштекс, желательно в „Рут Крис Стейкхауз“, Ресторан-роу, возможен предварительный заказ». Чип умел танцевать, умел и жонглировать, в школе Пунаху он возглавлял группу болельщиков. В колонке он именовался то «мальчиком», то «завидным женихом» или «светским молодым человеком», то «малышом», то «моим сыночком-хапа» — намек на Гарри Ма, супруга Мадам. Но чаще всего он был «подрастающим сыном» или попросту «Чипом» — добрый знакомый, родственник, можно сказать, каждого читателя.

Чип цитировал стихи, Чип пел. Мадам Ма сообщала, что он подумывает ехать на материк, «прослушиваться на роль в „Призраке оперы“ или в римейке „Южной Пасифики“»[22]. А как элегантно Чип выглядел в матросском костюмчике, какие у него аристократические привычки: засиживается допоздна, не любит рано вставать, обожает кофе «Старбакс» и мармелад в шоколаде «Мауна-Лоа» («шоколад Чипа»), а также «воскресный обед на веранде у бассейна в отеле „Гонолулу“, процветающем под руководством нового главного управляющего с материка». Она полагала, что достаточно будет этой маленькой лести, чтобы я ел из ее рук.

Когда Майкл Джексон давал концерт в Гонолулу, Чип сидел в лучшей ложе вместе с Куинси Джонсом[23]: «Мистер Джонс отметил певческий талант Чипа и предложил ему заглянуть к нему в следующий раз, когда Чиппи будет в Лос-Анджелесе. „Идет“, — откликнулся малыш…»

Чип придавал колонке бойкость, искру жизни, солнечный свет. Он был ее душой.

Странно: чем ближе я узнавал Чипа, тем больше жалел вздорного, а порой и буйного во хмелю алкоголика, на год лишенного водительских прав после тяжелой аварии. Сквернословил он похлеще матери, рано бросил школу, на работу его никто не брал. Чип хвастался, лгал, впадал в слезливые истерики, он состоял в противоестественной связи с немолодым цветочником Амо Ферретти, женатым и тоже подверженным запоям.

Роз «зависима», говорила мадам Ма. «Корейские приемыши, с которыми плохо обращались в приюте, обнаруживают сходные тенденции. Все дело в ее распущенной бабушке, или же это посттравматическое расстройство». Старуха, не умолкая, несла свой вздор. Она патетически вздрагивала, услышав, как Роз напевает детские песенки, словно это было несомненным знаком «расстройства», зловеще хмурилась, когда Роз, надув хорошенькие губки, произносила со знанием дела: «исправительная колония».

Я, отец девочки, «замещал», Милочка «отрицала», между мной и Роз установилась «созависимость» — мадам Ма нахваталась терминов. У моей дочери наблюдалось «расстройство в сфере формирования привязанностей». Ее манера набрасываться на мороженое указывала на «предрасположенность к наркотической зависимости». Привычка карабкаться на стул, сбрасывая с себя туфли, — симптом НС, «навязчивых состояний», в расшифровке мадам, или СГДВ — «синдром гиперактивности, вызванной дефицитом внимания», не говоря уж об аутизме. Девочка не признает «границ».

— Еще бы! — отвечал я. — Ей же всего пять лет.

Чип никогда таким не был. Он рос «сосредоточенным», умел «делать выбор», понимал, что такое «границы».

— Папа, почему мадам Ма держит голову набок?

— У меня немеет плечо, — сказала мадам Ма, дернула головой и застонала, демонстрируя свои страдания. — Конечно, у этой девочки развивается аутизм — она не способна к сочувствию. Как жаль вашу жену! Эта девочка так ею командует, просто ужас. Смотрите, стоит и корчует рожи.

— Замечательная девочка! — сказал я. — Моя!

— Вы говорите «корчует рожи», — захихикала Роз. — Тогда уж скажите: «корчует розы»!

— Дети с подобными дисфункциями не способны учиться в школе.

Меня от всего этого тошнило, но мадам Ма давно жила в нашей гостинице, и я был обязан отстаивать ее право свободно выражать свои мысли в моем отеле. Пусть себе журналисты торжественно вещают в газете-однодневке — газета и должна быть театром абсурда, где рассуждения о морали — всего лишь маска, притворство, штукарство. Однако мадам с важным видом повторяла те же формулы мне в лицо, как будто я обязан не только выслушивать, но и соглашаться, и все это казалось мне такой нелепостью, что я даже не обижался. Но как бы мне хотелось сказать ей, что от ее заурядной колонки, набитой пустяковыми и замшелыми новостями, так и тянет скудоумной, нищей духом моралью.

— Вы бы хоть объяснили ей, что такое границы! — настаивала мадам Ма.

Да-да, в супермаркете Роз совала нам в тележку все, что ей приглянется: жвачку, пирожные, фруктовые леденцы, рукавичку-хваталку в виде лягушки. Меня это восхищало: прелестная живая малышка, кокетливая, конечно, но такая умница. Она задавала «неуместные» вопросы и порой сама блестяще отвечала на них; когда ей хотелось подластиться ко мне, она цитировала мои слова; другой ребенок на ее месте куксился бы или играл в молчанку, чтобы наказать родителей за недостаток заботы. Ее неумолчная болтовня и дословные цитаты веселили сердце, грели душу.

— Она так инфантильна! — как-то за ланчем сделала открытие мадам Ма. — Она просто старается привлечь к себе внимание.

Мадам Ма занимала свой обычный столик на веранде, прямо напротив входа, чтобы видеть всех входящих и выходящих и самой быть на виду. Произнося эти слова, она улыбалась какому-то знакомому, показавшемуся в дверях. Я повернулся к ней спиной — нужно было поскорее убрать со стола, гости уже ждали. Вообще-то со стола убирал Трей, но в тот день он отправился к хиропрактику вправлять поврежденное при серфинге колено. Согнувшись, в спешке, окруженный со всех сторон нетерпеливой голодной толпой, я на миг увидел самого себя за столом, в тиши собственного кабинета, и подумал: «Раньше я был писателем».