неустойчивые вещи. Но нам нужен результат. Я тебя поддержу. Но за тех, кто выше, ручаться не могу. Так что?

Вместо ответа я поставил свою подпись после слова «ознакомлен», расшифровал фамилию и отправил приказ по столешнице обратно к полковнику.

Он покивал.

– Вот и хорошо. Принимайся за дело, Виктор, и не подведи. Иначе...

Он не озвучил, что именно «иначе», но это было понятно и без слов.

– Разрешите идти? – спросил я.

– Иди, – безнадежно махнул рукой Денисов. – Только это... в бухгалтерию зайди, они давно тебя ждут...

***

В управлении я задерживаться не стал. Группу формировал не я, этим занимались другие люди, рангом повыше. Правда, я имел право залезть в их епархию, но делать этого не стал – по личным причинам. Всё это свалилось на меня слишком неожиданно, мне нужно было переварить новые вводные, а для этого лучше всего подходило что-то простое и относительно понятное. Ну а отсутствие на рабочем месте в рабочее время для нашего брата было делом привычным. Я предупредил дежурного о внезапно возникшем деле, со спокойной душой спустился сразу на первый этаж и вышел на улицу Дзержинского.

Никакого дела, конечно, у меня не было, поэтому я шел неспешно, стараясь избегать толп людей. По переулкам добрался до Неглинной, а затем и до Петровки, прошел мимо дома под номером тридцать восемь, вышел на Садовое кольцо, огляделся – и понял, куда мне хочется попасть. Тот самый музыкальный магазин, где я несколько месяцев назад купил очень приличную гитару, манил меня необычайно, хотя я и не понимал, чего хочу на этот раз. Обрастать разными акустиками я не собирался, тот мастеровой шедевр устраивал меня в полной мере, за прошедшее время с ним ничего не случилось, кроме тех вещей, которые случаются со всеми гитарами, на которых часто играют – но с этим я готов был мириться. Но ноги сами несли меня в нужном направлении – вдоль линии старых домов, мимо Малой Дмитровки, которая сейчас называлась улицей Чехова, до домов работников искусств, в стилобате которых и находился магазин.

Знакомый продавец был на месте, меня он узнал сразу и почему-то напрягся. Но я не торопился, ходил вдоль витрин, рассматривал нехитрый ассортимент и пытался понять, за каким хреном я сюда завернул. На ум ничего не приходило – тут по-прежнему был выставлен стандартный набор, который должен был отвратить от занятий музыкой незрелые души. Но потом меня занесло в отдел скрипок и прочих виолончелей, я долго смотрел на эти инструменты пыток юных музыкантов – и нужная мысль у меня наконец оформилась. Впрочем, я понимал, что мой запрос, скорее всего, останется без ответа.

– Здравствуйте, – тот продавец подошел как-то незаметно, когда я разглядывал очередное изделие какой-то экспериментальной фабрики из ещё не снятых «Чародеев». – Опять к нам?

– Добрый день, – я вежливо улыбнулся. – Да, опять. Говорят, что преступника всегда тянет на место преступления – вот и я не удержался.

Его улыбка вышла какой-то деревянной.

– С той гитарой что-то не так? – спросил он.

– Нет, всё в полном порядке, замечательный инструмент, – сказал я, наблюдая, как на его лице легкий страх сменяет невыразимое облегчение. – Он меня полностью устраивает, звучит великолепно, и проблем с ним нет.

– Это хорошо, – продавец расслабился. – А к нам тогда зачем? Какое такое преступление вы совершили?

– Грех на душу взял, – чуть склонившись к нему и понизив голос, сказал я. – Возжелал большего.

Его взгляд метнулся к виолончелям, и он вопросительно уставился на меня.

– Нет-нет, что вы, виолончели оставим Мстиславу Леопольдовичу, он в них мастер, хотя на таких, думаю, играть не станет, ему Страдивари подавай. Но гений, ему можно. Мне же хотелось бы что попроще, – я снова понизил голос: – Хочу электрическую полуакустику хорошую. Очень хорошую.

Я ожидал понятной в условиях советской действительности реакции – мол, парень, ты не в ту дверь зашел, откуда здесь хорошая электрическая полуакустика? Тут даже «Музимы» жуткий дефицит, за который продвинутые ребята готовы душу продать и доплатить сверху.

Но продавец меня удивил –