– Так-так, – солидно проговорил Григорий Никанорович. – Погодите, я начинаю соображать... Леманн едет в поезде, замечает, что за ним следит Стоянов, и решает сойти. Через некоторое время он вновь пускается в дорогу, но тут-то его как раз и подстерегает соперник. Происходит ожесточенная схватка, Леманн сброшен с поезда и гибнет, а чертежи... А чертежи оказываются у Стоянова.

– Вы понимаете все с полуслова, – любезно заметила Амалия, улыбаясь своей неприятной холодноватой улыбкой. – Возможно, все так и было. А возможно, и нет. По крайней мере, нет никаких доказательств того, что Стоянов ехал в том поезде.

– Очень любопытно, – промолвил я. – Скажите, а почему в ответ на мой запрос пришла телеграмма, что никакого Петровского в поезде Москва—Петербург не было?

– Мой дорогой, – недовольно пробурчал Григорий Никанорович, – честное слово... Неужели вы не можете сообразить такой простой вещи?

– Телеграмма была послана исключительно в интересах секретности, – веско обронила баронесса Корф.

Я нахмурился. За столом сидело никак не меньше двух десятков человек, не считая прислуги, которая находилась в доме и могла нас слышать. Что-то данная беседа плохо согласовалась с интересами секретности.

– Я рассказываю вам все, господа, потому что вы должны знать, с чем именно нам приходится иметь дело, – словно угадав мой немой вопрос, проговорила баронесса Корф. – Кроме того, я хорошо знакома с нравами российских провинциальных городов. Если бы я ничего вам не сказала, вскоре поднялась бы такая волна слухов... Да и, кроме того, что-то мне подсказывает, что стоило мне прибыть сюда, как все или почти все уже узнали о моем приезде. Возможно, это плохо. Но возможно, в свое время именно это и сыграет свою роль. – И она загадочно улыбнулась.

– Один вопрос, сударыня. – Брандмейстер Суконкин кашлянул. – Вот вы ищете чертежи... И, разумеется, на пограничных станциях все оповещены... Ну, я и не сомневаюсь, чтобы рыбку съесть, надо в воду лезть, так сказать... Но что, если Стоянов уже покинул пределы империи и увез чертежи? Что, если у него был сообщник, о котором мы ничего не знаем? Или Фрида Келлер... Она ведь тоже вполне могла убить Леманна, чтобы завладеть чертежами. Я думаю, при той важности, которую документы представляют, они должны стоить колоссальных денег.

Баронесса Корф быстро вскинула на говорящего глаза.

– Поздравляю вас... Антон Фаддеевич, кажется? Да. Вы брандмейстер? Замечательно, конечно, что вы высказали свою точку зрения. Но, видите ли, по нашим данным, Фрида Келлер никак не могла убить Леманна. Кроме того, вы, кажется, недооцениваете наши службы. Если бы чертежи объявились где-то за границей, мы бы тотчас узнали. И, конечно же, немедленно прекратили бы поиски. Но в том-то и дело, что о чертежах пока нигде ничего не слышно, что и внушает определенную надежду. Значит, не все еще потеряно. Хотя исчезновение трупа меня, не стану скрывать, очень беспокоит.

Внесли малиновое мороженое, и баронесса Корф умолкла.

«И почему она внушала мне такую неприязнь? – думал я, глядя на нашу гостью. – Глупо, просто глупо... Обыкновенная женщина, но у нее непростая работа, отсюда и ее тон, а никак не желание унизить... И она явно очень умна, иначе бы ей не поручали подобные дела. С чего я так на нее взъелся? Приятно, конечно, воображать себя героем, но надо немедленно рассказать ей о ключе. Чем дальше, тем сильнее будет казаться странным, отчего я не упомянул о нем в самом начале».

Ключ жег мне карман. Я машинально ощупал его. Гости начали подниматься из-за стола. Я хотел подойти к баронессе, но тут меня оттер в угол хозяин имения.

– Сто рублей, – дохнул он мне в ухо.

– Простите, за что? – изумился я.

– Если вы найдете того подлеца, который душит собак, – скороговоркой промолвил он. Я хотел возразить, но он поднял руку: – Заметьте, я не говорю, что это должен быть обязательно Стариков. Ни-ни. Вы, как я вижу, человек честный, за то вас и ценю. – «Ага, в сто рублей», – подумал я. – Анна Львовна вчера полдня рыдала, а я не могу видеть, когда она плачет. – В голосе мужчины слышалось неподдельное волнение. – Ну так как? По рукам?

И, не дожидаясь моего ответа, он стиснул мне руку и отошел.

Я поискал глазами баронессу, но она уже уходила в сопровождении Ряжского и хозяйки дома, наперебой осыпавших ее комплиментами. Ряжский, следует отдать ему должное, преуспел больше – все-таки он был мужчина.

«Поговорю с ней, когда все разойдутся», – решил я.

Изабель уже ушла. Я обнаружил ее в саду, где она живо пререкалась о чем-то с поваром-французом, которого я мельком видел перед обедом. Заметив меня, оба умолкли.

– О чем вы тут беседуете? – полюбопытствовал я, подходя к ним.

– Мороженое. – Изабель сделала умильную гримаску и послала повару умоляющий взгляд. – Я прошу месье Эмиля выдать его секрет, а он ни в какую.

Повар пожал плечами и отошел.

– Экая вы сладкоежка, – шутливо заметил я Изабель.

– Мои прежние хозяева очень любили экономить на еде для слуг, – отозвалась она. – Хорошо, что здесь все иначе.

Мысленно я выругал себя за свою бестактность. Изабель безмятежно смотрела на меня, щурясь сквозь очки.

– Ваши помощники уже прибыли с моим кучером. Говорят, ничего не нашли, – сообщила француженка. – Теперь они пьют на кухне с прислугой.

– И Аркадий тоже?

– О, – протянула мадемуазель Плесси, – ну он-то никогда не откажется, если ему предложат!

Мы посмотрели друг на друга и бог весть почему рассмеялись. Неожиданно Изабель оборвала смех.

– Кто-то едет, – сказала она.

Весь в пыли, Никита Былинкин соскочил с лошади, которая недовольно закружила на месте. Наездником наш секретарь был не ахти каким.

– В чем дело, Никита? – спросил я.

Тот судорожно сглотнул.

– Аполлинарий Евграфыч... Там... там... – Никита почему-то покраснел под моим взглядом, что мне не понравилось. – Все должностные лица в отсутствии, ищут Петровского... Городовой Еремеев обходил гостиницы, и вот... случайно внимание обратил... идя, значит, мимо вашего дома...

– Что произошло? – спросил я быстро.

– Да квартира ваша... Там все вверх дном перевернуто... даже подушки вспороты... Средь бела дня, представляете? Честное слово, я ничего не понимаю...

Зато я понял сразу же, с чем был связан погром в моих апартаментах.

Музыкальная шкатулка зазвенела печально и нежно и начала выстраивать какую-то сложную мелодию. Шкатулка была, пожалуй, единственным, что осталось мне на память от прадеда Марсильяка. Однако на середине ритурнели мелодия захрипела, забулькала и неожиданно умолкла. Неудивительно – после того, как хрупкую вещицу так грубо швырнули с подзеркального столика на пол...