Есть и другие причины, почему мы не должны принимать утверждения об установках и других ментальных состояниях за чистую монету. Особую проблему в этом отношении составляют религиозные убеждения. В Англии начала XVII столетия такие деятели Церкви, как епископ Эндрюс, могли утверждать, что чума послана богом, чтобы покарать грешников, и в то же время бежать из Лондона в сельскую местность. Вера в то, что в силу их божественного происхождения французские короли могли своим прикосновением исцелять от золотухи, явно ослабела к концу XVIII столетия, когда традиционная формула «Король касается тебя, Господь тебя исцеляет» была заменена на условное наклонение – «Король тебя касается, да исцелит тебя Господь». Рвение, с которым королевский двор искал документальные свидетельства успешных исцелений, также указывает на недостаток веры.

В качестве современного примера можно указать, что поведение исламских террористов-самоубийц может быть отчасти объяснено их верой в загробную жизнь, к которой они получат привилегированный доступ благодаря своему мученичеству. Можно задаться вопросом: такая же это вера, как и наша вера в то, что солнце завтра снова взойдет, то есть используется ли она с равной уверенностью как предпосылка к действию? Это не вопрос уверенности и вероятности, а вопрос веры и ее отсутствия. Я могу обладать твердой уверенностью (и даже буду готов на этом основании держать пари) в вероятности, основанной на многочисленных событиях в прошлом. Но вера в загробную жизнь, разделяемая многими людьми, вероятно, совсем иного рода. Скорее это некая призрачная квазивера, разделяемая в силу ее потребительской ценности, а не как предпосылка к действию. Если бы все, кто декларирует веру в загробную жизнь, придерживались ее в полной мере, как достоверной возможности, то нам встречалось бы больше мучеников, чем мы наблюдаем сегодня. Хотя некоторые верующие относятся именно к такому типу и террористы-самоубийцы могут преимущественно рекрутироваться из их числа, я подозреваю, что для многих религия служит не побуждением к действию, а утешением, когда решение уже принято[57].

Подобным образом люди склонны испытывать квазиэмоции, отличающиеся от настоящих тем, что не выражаются ни в каких действиях. Некоторые негодующие по поводу нищеты в странах третьего мира и никогда не берущиеся за бумажник, могут наслаждаться своим негодованием как потребительским товаром, потому что это позволяет им хорошо о себе думать. Точно так же очевидное наслаждение, с которым некоторые скорбели о смерти принцессы Дианы, не имело ничего общего с чувством настоящей скорби. Думаю, что подходящим определением этому была бы сентиментальность (немецкое Schwärmerei еще ближе подходит к сути). Оскар Уайльд определял сентиментального человека как «желающего наслаждаться роскошью испытывать эмоции, ничем за это не заплатив». Принимает такая расплата форму пожертвования в Оксфордский комитет помощи голодающим или форму страдания – их отсутствие позволит сделать вывод о том, что мы имеем дело с ненастоящей эмоцией[58].

Сюда же относится проблема силы самовнушения. Как только мы узнаём, что Х – это предположительно Y, мы начинаем утверждать и верить, что это действительно Y. Величайшие эксперты по Вермееру поверили очевидным (как сейчас представляется) подделкам ван Меегерена. Пруст упоминает «способность, дающую возможность раскрыть содержание симфонического фрагмента после ознакомления с программкой и обнаружить внешнее сходство в ребенке, когда вы знаете, из какой он семьи». Один любитель джаза из Европы полностью изменил свое мнение о Джеке Тигардене, когда узнал, что тот не был черным. Если мы расположены к какому-то автору, мы можем приписывать глубокий смысл тому, что непредвзятому наблюдателю может показаться не более чем банальностью. Мы проецируем на мир наши ожидания, а потом заявляем, что мир подтверждает и оправдывает наши чаяния.

Смысл этих замечаний в том, что нам не следует рассматривать убеждения, желания, предпочтения, эмоции и тому подобные вещи как стабильные и устойчивые сущности наравне с яблоками и планетами. В последующих главах будет много примеров ускользающей, неустойчивой и зависимой от контекста природы ментальных состояний. Учитывая все сказанное, читатели смогут найти подтверждения псевдоточности или вымышленной строгости, от которой я предостерегаю. Чтобы пойти дальше констатаций, не имеющих определенных выводов (например, «Агенты придают большее значение благосостоянию в настоящем, чем в будущем»), нам придется сказать что-нибудь о том, насколько большее значение они придают настоящему. Сделав это, мы неминуемо придем к заключениям, проводящим более четкие различия, чем те, что мы наблюдаем в поведении агентов. Фокус (скорее искусство, чем наука) в том, чтобы знать, когда упрощение проясняет вопрос, а когда затемняет.

В этой книге я нередко ссылаюсь на бессознательную работу мозга. Редукция диссонанса (глава I), принятие желаемого за действительное (глава IV) и трансмутация мотивов (глава IV), например, связаны с работой бессознательных механизмов. Мы можем не до конца понимать, как они действуют, но их существование невозможно отрицать. Многие выступали в пользу существования бессознательных психических состояний. Самообман, в отличие от принятия желаемого за действительное, предполагает, что есть бессознательные установки. Фрейд считал, у всех нас есть бессознательные желания, в которых мы не можем признаться. Кроме того, могут быть бессознательные эмоции и предрассудки.

В той мере, в которой бессознательные психические состояния обладают каузальной силой, их можно идентифицировать по их воздействию. Если, например, высказывание «Эта женщина слишком щедра на уверенья» отрицают с непропорциональной силой, мы можем заключить, что именно в него верит указанный индивид, пусть и бессознательно[59]. О Зигмунде Фрейде рассказывают историю (источник которой я не смог найти), что его пригласили познакомиться со знаменитым деятелем международного еврейского движения, доктором Х. Во время разговора доктор Х спросил: «Скажите, доктор Фрейд, кто, по-вашему, сегодня самый важный представитель еврейской нации в мире?» Фрейд вежливо ответил: «Я думаю, что это, должно быть, вы». А когда доктор Х ответил: «Нет, нет», Фрейд спросил: «А разве одного нет было недостаточно?» Двойное отрицание может быть равносильно утверждению.

Бессознательные предрассудки можно идентифицировать по их внешним проявлениям. В экспериментах участников просили быстро поделить (постучав себе по левому или по правому колену) все имена, приведенные в списке, на те, что считаются именами чернокожих (такие как Малик или Лашонда), и те, что чаще всего рассматриваются как имена белых (такие как Тиффани или Питер). Затем их попросили быстро классифицировать каждое из слов списка как приятное по значению (например, любовь и младенец) и неприятное (например, война или рвота). После этого они классифицировали наугад составленный список, включавший все имена чернокожих, белых, приятные и неприятные слова. Сначала испытуемых просили постучать по левому колену, когда они услышат любое имя чернокожего или неприятное слово, и по правому колену, если услышат приятное слово. Затем инструкции изменились. Их просили стучать по левому колену в случае имен белых людей и неприятных слов, и по правому колену – в случае имен чернокожих и приятных слов. Для выполнения второй задачи понадобилось в два раза больше времени, хотя объективно это были задачи одинаковой сложности.