— Понимаю, дорогая. Я тебе как раз именно об этом и говорю, — утешает ее Марси, отводя локон спутанных светлых волос от лица Кэролайн. Благодаря этому сестра наконец замечает меня.

— Я так понимаю, ты уже все знаешь, — она шмыгает носом, — Влад бросил меня сегодня после уроков. Все знают про это. Даже мисс Кейт, — последнее замечание вызывает новый поток слез.

— Знаю. Мне жаль, Кэролайн, — я присаживаюсь на свободный от пушистых существ уголок кровати, — но поверь мне, так будет только лучше.

И безопаснее.

Сначала она не отвечает, и я пугаюсь, что сказала что-то не то. Я не хотела, чтобы это прозвучало как всезнающее «Я же тебе говорила!», но иногда подобные интонации появляются у меня в голосе помимо моей воли.

— Да, — говорит она наконец, — ты была права. Он подонок. И еще, — она хочет что-то добавить, но вначале поворачивается к Марси, — мам, закрой уши.

Марси послушно прижимает ладони к ушам, очевидно, пытаясь развеселить своей демонстративностью расстроенную дочку. Одновременно она поворачивается ко мне и беззвучно, одними губами шепчет: «Если это наркотики, скажи мне».

— А еще, — продолжает Кэролайн, убедившись, что уши матери надежно прикрыты, — он не очень-то хорошо целуется. Он прокусил мне губу. И очень хотел снять с меня рубашку.

Приятно, по крайней мере, что ссора с мальчиком не убила в Кэролайн ее страсть сообщать ненужные подробности. Раньше меня раздражала эта ее черта, но теперь она мне даже в каком-то смысле нравится. Если вспомнить дикий вопрос Влада, который он задал Линдси в лесу, то начинает вырисовываться некая общая картина. Влад ищет девушку с какой-то определенной меткой на теле. Но с какой? Родинкой? Огромным родимым пятном? Татуировкой, гласящей: «Умираю как хочу стать поклонницей вампиров»? Этот вопрос явно стоит поставить на первое место в списке дел на ближайшее время. Ну, может быть, на второе — сразу после вопроса о том, что подразумевается под «стиранием памяти».

Я решаю, что пора уходить.

— Кэролайн, ты знаешь, где меня найти, если захочешь поговорить.

Я сжимаю ее плечо. Она отчаянно и несколько сопливо обнимает меня в ответ, так что мои руки нелепо прижимаются к телу, и тут же отстраняется.

— Почему ты надела шарф? — любопытство пересиливает в ней жалость к себе. На моей шее красуется черный старый шарф, которым я обернулась в машине, чтобы спрятать уродливые раны. Кэролайн, как никто другой, способна переключаться на модные советы прямо в разгаре своего истерического припадка.

— По-моему, я простудилась.

— Он не подходит к твоей одежде, — на ее глаза снова наворачиваются слезы, — он бы больше подошел к темно-синему пиджаку.

Чтобы подбодрить ее, я задерживаюсь и выслушиваю еще несколько раундов словесного избиения Влада. Когда, наконец, мне удается сбежать к себе в комнату, я подхожу к большому зеркалу и избавляюсь от шарфа. Кожа покрыта красными разводами, и хотя два глубоких следа от клыков еще не зажили, кровоточить они, кажется, перестали. Уже неплохо.

По возможности удалив с шеи свидетельства общения с вампирами, я начинаю искать в шкафу пижаму самой жизнерадостной расцветки, останавливаясь на той, которую мне подарили три Рождества назад. На ней весело плещутся улыбающиеся киты. Маечка тесновата в груди, и я опасаюсь, что стоит мне слишком импульсивно повернуться, как штаны сзади распрощаются со своей целостностью. Зато эта пижама уютная и нигде не натирает.

Я залезаю было под одеяло, но на фоне происходящего мысли о сне кажутся глупыми и даже опасными. В конце концов, вместо того чтобы лечь, я устраиваюсь на стуле, оставаясь настороже. К моему удивлению, начинает идти дождь. Капли его застилают и размывают вид на улицу, отражая свет придорожных фонарей. Единственное, что я вижу четко, — это окно в доме напротив. Окно Джеймса.

«Поговорим», — сказал он. Дважды.

Неожиданно комната начинает казаться мне душной и чересчур замкнутой. Я приоткрываю окно, чтобы впустить в нее морозного воздуха. По стеклу сбегают дождевые капли. К моему облегчению, серебряные дорожки разделяют дом Джеймса на узкие полоски. Теперь я ничего не вижу.

В конце концов я заползаю в кровать, но спится мне плохо. Во сне я вижу мигающие картинки, похожие на черно-белый ужастик. Сначала я в пещере, отгоняю от волос летучих мышей, а потом отбиваюсь от пауков, прыская на них краской из баллончика. В заключение я оказываюсь рядом с серебристо-черным волком на ветреной, поросшей вереском пустоши. Он приглашает меня на танец. Я отказываюсь. На отказ он отвечает тем, что начинает грызть мои ноги.

Я открываю глаза. Выло бы неплохо, если бы мой мозг относился к происходящему более серьезно.

За ночь похолодало, и хотя ливень немного ослабел, по крыше все еще барабанят тяжелые капли. Завернувшись в старый шерстяной платок, я вылезаю из кровати и, дрожа, иду по холодным доскам пола к открытому окну. Протиснувшись за стол, я хватаюсь за разбитую раму и тяну ее вниз.

Внезапно из темноты появляется чья-то рука. Я отпрыгиваю назад и вижу, как за подоконник хватаются четыре пальца. Споткнувшись о стул, я с грохотом лечу на пол, запутываясь ногами в своем платке. Пока я лихорадочно пытаюсь освободить ноги, вслед за кистью появляется вся рука, затем голова и все туловище. Тело закрывает собой оконный проем, заслоняя уличный свет.

У меня есть два варианта. Бежать вниз, спасаясь от несущегося по пятам бешеного вампира, или броситься вперед, захлопнуть окно и надеяться на то, что стекло в сочетании с сеткой устойчиво к ударам кулаков. Но пока что незваный гость даже не пытается проникнуть в окно. Для убийцы он не очень-то тороплив. Закрыв окно, я смогу выиграть время. Бормоча, как мантру: «Захлопнуть и запереть, захлопнуть и запереть», я резко встаю и бросаюсь к окну. Схватившись за раму, я изо всех сил тяну ее вниз, пока не раздается долгожданный щелчок.

Мой марш-бросок оказывается более эффективным, чем я ожидала. Напуганный моим внезапным появлением, злоумышленник теряет свою хватку и отпускает раму с одной стороны. Откачнувшись назад наподобие створчатой барной двери, он одной рукой цепляется за верхнюю оконную раму, а ногой балансирует на внешнем бетонном карнизе. Остальные его конечности болтаются в воздухе. Его лицо заливает яркий свет уличного фонаря, и я вдруг обнаруживаю, что смотрю в лицо Джеймса — очень раздраженное и очень злое лицо Джеймса.

В течение одной безумной секунды я испытываю облегчение; если уж выбирать из двух зол, то он, безусловно, меньшее зло. Хотя, если бы я была поставлена перед выбором, я бы предпочла утонуть, а не быть съеденной змеями.

Не успеваю я обдумать свои дальнейшие действия, как Джеймс начинает двигаться — и очень странно двигаться. Он раскачивается взад-вперед, пока не приобретает достаточный импульс, чтобы снова поставить вторую ногу на карниз. Вернув себе устойчивость, он садится на корточки, становясь похожим на необычайно проворную горгулью. Еще одна причина почувствовать свое превосходство.