И остались Джексон с Артуром вдвоем. Ходят слухи, что за три года до смерти отца Артур с ним и вовсе разговаривать перестал, да только поди это докажи – а за ужином? Откуда им знать, что Артур не говорил: «Передай соль» или «Куда ты девал нож для хлеба?» Одно знаю, то-то Артур радовался, когда старика Джексона схоронили! Это я точно говорю, я ведь на похоронах была. У Артура рот так и расплывался в улыбке, всю службу напролет. Не удивлюсь, если он вернулся, когда все ушли, да и сплясал босиком на могиле!

А на другой день вскочил в седло и пустился той самой дорогой, а через полтора месяца вернулся с молодой женой.

Я с тревогой глянула на мисс Вернон. Во мне нарастало предчувствие, дурное, почти зловещее, как если бы в глубине души я знала с самого начала, чем дело кончится. Как будто я родилась с этим знанием, но только сейчас оно вышло на свет.

Мисс Вернон кивала, словно понимала мои чувства и разделяла их.

– Ну так вот, приехала молодая миссис Пай, – продолжала она. – Славная девчушка. Глазищи огромные, синие. В сущности, на мать Артура похожа.

Зажили они с Артуром в большом сером доме. На весь дом одни, ну чем не новая жизнь? Через год родила она ребенка, еще через год – второго. Всего шестеро, три мальчика и три девочки, – в самый раз. И все бы хорошо. Да только вот… угадай что. Разругался Артур со всеми. До единого. Девчонки замуж повыскакивали, едва выросли из пеленок, лишь бы из дома вырваться, понимаешь? Куда они уехали, не знаю, только ни одна не вернулась. И двое из мальчиков тоже ушли. Той самой дорогой, что и дядья их…

Мисс Вернон покачала головой, прищелкнула языком.

– То-то все женщины в семье у них, должно быть, дорогу эту невзлюбили! Будто там знак висел: «Назад ходу нет». Как в той сказке, что нам в детстве рассказывали. Про то, как гора детей пожирала, – ну, знаешь, там еще про крыс.

Я кивнула.

– Так как же она называлась? Все названия у меня из головы вылетают. Злит меня это, сил нет.

– «Гамельнский крысолов».

– Да, так. Детей всех поглотила эта гора. Вот и миссис Пай, верно, так казалось. И всем женщинам в их семье. Все уходят, той самой дорогой…

Я представила ту дорогу, белесую, пыльную, ничем не примечательную. Выход, спасение. Мне и самой хотелось уйти по ней прочь, но даже тогда – а в то время меня вконец заели обида и злоба, бедная мисс Вернон видела меня с самой неприглядной стороны, – даже тогда я знала, что хочу этого не так сильно, как Паи-младшие.

– Ну так вот, остался один сын. Угадай кто.

Я перебирала в памяти поколения, сопоставляя ее рассказ с тем, что знала до сих пор, и тут меня осенило: это он, больше некому.

– Кэлвин?

– Он самый. Кэлвин Пай. Он-то и остался. Сдается мне, отца он ненавидел лютее, чем любой из них. И боялся его сильнее. И все-таки остался, из упрямства. Тяжко ему, видно, приходилось. Худенький он был, малорослый. Только годам к восемнадцати окреп, а до этого тяжело ему давалась работа. И Артур на него орал без перерыва…

Я мысленно рисовала всех героев ее рассказа, но, хоть убей, не могла вообразить Кэлвина мальчишкой, перед глазами стоял Лори. Лори, невысокий, щуплый, с утра до вечера надрывался он в поле, а от отца всегда – всегда! – слышал лишь ругань.

– Он никогда не отвечал, – продолжала мисс Вернон, и я не сразу сообразила, что речь о Кэлвине. – Даже когда вырос. Не решался. Боялся. Стоял молча и слушал, глотал обиды. Обида его и выжгла изнутри.

Значит, хоть чем-то они отличались. В детстве в Лори тоже тлел подавленный гнев, но когда он подрос, то все-таки ответил. Да как ответил!

Мисс Вернон не умолкала:

– А потом умерла его мать. Дай бог памяти… сколько же было тогда Кэлвину… двадцать один, двадцать два. Умерла, стоя у плиты – делала соус. Никогда ни на что не жаловалась. Весь обед сготовить успела, только соус остался. Знаю, потому что обряжать ее помогала. Соус весь ко дну сковородки пришкварился, никто из мужчин не додумался с плиты ее снять. Я умаялась отскребать.

Никто из нас так и не понял, почему же Кэлвин остался. Думали, уйдет. Не знали, что ферма ему так нужна. А он остался. Может, ждал смерти отца, да просчитался. Артур был крепкий, лет восемнадцать еще продержался. Посуди сама, каково это, восемнадцать лет бок о бок жить и работать – и ненавидеть друг друга до дрожи. Как представлю, так кровь стынет.

Мисс Вернон мотнула головой, снова прищелкнула языком.

– Дела семейные, – сказала она. И заерзала на стуле. Я испугалась, как бы она не запросилась в уборную. Вдруг она потеряет нить именно сейчас, в последнюю минуту, почти дойдя до событий, о которых знаю и я? Но нет, она продолжала: – На чем я остановилась?

– Остались Артур и Кэлвин вдвоем.

– Да-да. Так все и было. Вдвоем на весь огромный старый дом, и главное их дело – друг друга ненавидеть. Ох и навострились они, должно быть, под конец! Повторенье – мать ученья. Наконец Артура хватил кондрашка. Стоял он посреди поля сахарной свеклы, орал на Кэлвина да и грохнулся замертво. Можно сказать, со злости помер, для всех большое облегчение.

Она снова умолкла.

– Так сколько же было Кэлвину лет, когда он освободился наконец? Посчитай-ка, я всякий раз сбиваюсь.

– Тридцать девять – сорок.

– Примерно так. Немолодой уже. Но это ничего, зато наконец свободный человек, хозяин хорошей фермы. И что, по-твоему, дальше? Угадай.

Я сглотнула, от нараставшей тревоги перехватило дыхание. Я ответила:

– Поехал в Нью-Лискерд и вернулся с женой?

Мисс Вернон кивнула:

– Молодец, угадала. Уловила закономерность.

Мы посидели еще, вслушиваясь в тишину. Цикады уже смолкли. Сколько себя помню, пыталась подкараулить этот миг – расслышать, как последняя цикада допоет последнюю ноту дня, но ни разу не удавалось. И вот лес застыл в напряженной тишине – ждал, когда на смену дневным голосам придут ночные.

– Мне бы еще печенья, – попросила мисс Вернон.

Я протянула ей одну штучку, и она принялась жевать, медленно, роняя на платье крошки. И продолжала с набитым ртом:

– Тоже славная была женщина, только как звали ее, забыла. Все Паи в женщинах знали толк. Как же ее звали? Ты, верно, помнишь.

– Элис, – ответила я.

– Да, Элис. Славная была женщина. Начинала бойко, как и все они. Печенье пекла для церковных праздников, вступила в общество рукоделия. Одно время даже, кажется, в церкви на органе играла. Да, точно, играла, но скоро бросила, Кэлвин запретил – мол, репетиции время отнимают. Сменила ее Джойс Тэдворт, хоть той медведь на ухо наступил. Слушать ее было сплошное мучение…

Мисс Вернон вглядывалась в сумрак леса, вспоминая фальшивые аккорды. Помолчав с минуту, она сказала рассеянно:

– Элис не всегда удавалось выносить ребенка. На каждые роды – по два выкидыша, вот бедняжка. Потому родила всего троих. Вечно имена их из головы вылетают. Но ты-то знаешь, про них тебе не нужно рассказывать.