Дело было в рощице на задах школы, возле заросшего пасленом пятачка, где ребята играли в бейсбол. Будь это на открытом месте, мисс Каррингтон заметила бы вовремя, разняла драчунов, а так о драке узнали слишком поздно. Мальчишки играли тогда в бейсбол, кто-то из них увидел и отошел поглазеть. Девчонки постарше, что сгрудились за углом школы, сразу встрепенулись, примолкли, обернулись к рощице. А их заметили самые маленькие девчонки, что прыгали через скакалку на вымощенной плиткой площадке у крыльца, и, наконец, мисс Каррингтон – она проверяла диктанты, сидя на крыльце, и ее насторожила внезапная тишина.

Мисс Каррингтон встала, огляделась и поспешила к рощице. Из-за деревьев выскочил мальчик, замахал руками, и она бросилась бежать, длинная юбка развевалась на ветру. Вскоре мисс Каррингтон исчезла за деревьями, и все мы застыли в ожидании.

Но вот она появилась из рощи, а следом вышли двое мальчишек, таща под руки третьего. Тот был весь в крови, кровь из носа и рта, из уха, кровь на шее, на рубашке. Мисс Каррингтон с белым лицом пронеслась мимо нас, влетела в школу, бросив на ходу мальчишкам: «Заносите». Пострадавший был Алекс Кирби, фермерский сын, известный забияка.

Подошли и остальные ребята, оглядываясь через плечо, – сзади плелся еще один, тоже в крови. На лицах ребят испуг мешался с удивлением. Тот, что шел сзади, был Лори Пай.

Остальные мальчишки сгрудились вместе с девочками у крыльца. Лори остановился чуть поодаль, я за ним наблюдала. Все это время я стояла у стены, глядя, как другие девочки прыгают через скакалку. (Весь тот год я только тем и занималась, что смотрела на других. Рядом со мной стояла и Рози Пай – она всегда только смотрела, но наша оторванность от других не сблизила нас.)

У Лори текла из носа кровь, костяшки правой руки были сбиты. Он постоял минуты две с немым лицом, глядя на сборище у крыльца. Рози смотрела на него таким же пустым взглядом, но Лори ее не замечал.

Тут он понял, что у него с рукой, и увидел, что рубашка разодрана, свисает с плеча. Она лопнула сбоку по шву и на спине. Лори одернул ее, чуть повернулся, и я мельком увидела его спину и бок – ребра выпирали, как стиральная доска. На спине у него пестрели отметины. Небольшие, изогнутые, точно крохотные подковы. Одни лиловые, взбухшие, другие белесые, плоские. По всей спине, и все одинаковой формы – полумесяцы. Лори сложил вместе края шва, заправил рубашку в джинсы, неуклюже, одной левой, и отметин не стало видно.

Едва он успел привести себя в порядок, как появилась мисс Каррингтон. Застыла на пороге, уставившись на Лори, а нас до поры до времени словно не замечала.

– Уроки окончены, – объявила она. – Все свободны. С Алексом все в порядке, ждем доктора. А вы ступайте по домам.

И она вновь посмотрела на Лори, будто сквозь нас, лицо у нее было встревоженное. Не припомню, чтобы Лори хоть раз до этого дрался. Ребята его недолюбливали, но не дразнили – скорее, сторонились. Повторюсь, было что-то жутковатое в его глазах.

Мисс Каррингтон сказала:

– Заходи, Лори, надо нам с тобой поговорить.

Лори развернулся и зашагал прочь.

* * *

Из-за чего завязалась драка, не знаю, но наверняка Алекс Кирби первый начал. Отделался он сломанным носом и надорванным левым ухом. Наутро он уже был в школе, со страшными черными стежками вдоль уха.

Лори в школе больше не появлялся.

А то, что я видела… я так и не поняла, что это были за крохотные полумесяцы. Не уловила в них смысла, значения. Даже если бы я знала, что творилось в ту осень на ферме Паев, вряд ли я сделала бы правильные выводы. В тот год я вообще мало что замечала.

И я никому не рассказала про отметины. И конечно, теперь уже не узнать, изменилось бы что-нибудь, если бы рассказала.

Все эти письма хранятся теперь у меня. Тетя Энни умерла от рака год назад, и после ее смерти дядя Уильям переслал их мне. Меня тронуло, что она их хранила, несмотря на скудость слога и содержания. За несколько лет писем скопилась целая коробка, и я, перечитывая первые, ужасалась: господи боже мой, да ведь они же ни о чем! Впрочем, взявшись перечитать их снова, я представила, как их читает тетя Энни – разворачивает эти жалкие клочки бумаги, поправляет очки, разбирает мои каракули, – и стало ясно, что если постараться (а тетя Энни уж точно старалась), то между строк можно увидеть немало утешительного.

Она поняла бы, что мы не голодаем и соседи о нас не забыли. Поняла бы, что у меня хватает сил сесть и написать письмо, а у Люка с Мэттом – дисциплины, чтобы за этим проследить. Письма я писала каждое воскресенье – значит, у нас сложился определенный порядок, а тетя Энни была из тех, для кого порядок превыше всего. А изредка проскальзывали и важные новости.

Что касается еды, то раз в несколько дней нам привозили целый обед – то ли женщины в нашем приходе составили расписание, то ли просто каждая старалась по мере сил. Или с утра обед появлялся на крыльце, или к дому подъезжал фермерский грузовичок, а оттуда выбиралась одна из десятка фермерш с сотейником под мышкой: «Это вам, ребятки, просто мимо проезжала. Разогрейте двадцать минут на плите, на два дня должно хватить. Как вам живется? Боже мой, а Бо-то, вы посмотрите! Совсем большая!»

Надолго они не задерживались – думаю, не совсем понимали, как разговаривать с Люком. Будь на его месте девочка, или будь он чуть моложе, или не так решительно настроен все делать сам, они садились бы поболтать, а заодно давали бы немало полезных советов. Но Люк есть Люк, и они протягивали свои дары, сделав вид, будто не замечают разора в доме, и уходили.

Впрочем, было одно исключение. Миссис Станович приезжала не реже двух раз в неделю на обшарпанном грузовичке мужа – вываливалась из кабины грузной тушей и, пыхтя, взбиралась по ступенькам крыльца то с корзиной кукурузы и парой батонов, то с окороком под мышкой, то с мешком картошки. Встанет посреди захламленной кухни, широко расставив ноги, и оглядывается по сторонам – пышная грудь под шерстяным жакетом колышется, как студень, волосы кое-как собраны узлом на затылке (Господу ведь все равно, как она выглядит), а тройной подбородок так и ходит ходуном от волнения.