– Убери писчие принадлежности, а когда закончишь, спускайся вниз. – Сказав это, он застегнул три оставшиеся на жилете пуговицы и скрылся в коридоре. Потом в дверях показалась его голова. – Встретимся возле кузницы.

Когда он спускался, шагов почти не было слышно, а немного погодя открылась другая дверь – дальше по коридору, – и раздался топот, кто-то прошел мимо нашей комнаты и застучал башмаками по ступенькам. Я решил, что это плотник.

Натянув еще одни носки и вытащив из сумки шейный платок, я оделся, собрал бумаги и прикрыл чернильницу. Я вышел в коридор и услышал внизу голоса. В театре бывать мне не доводилось, но Томас однажды рассказывал, как он ходил в парижский театр, и с тех пор я только и мечтал о театре.

И сейчас будто специально для меня разыгрывали сценку. Вот из кухни, завязывая на шее тесемки фартука, вышла Мария, остановилась в коридоре под лампой и обернулась.

– Мария! Ты натерла хрен? – Пронзительный и требовательный голос раздался из хозяйской спальни как раз подо мной, и на сцене появилась хозяйка.

– Да, все готово.

– А миндаль истолкла? К нашему приходу все должно быть готово, чтобы я сразу же принялась за готовку.

– Я исполнила все, что хозяйка просила, – прилежно ответила Мария.

– Ну ладно. – Госпожа фон Хамборк недоверчиво посмотрела на девушку, а затем ткнула в нее длинным указательным пальцем: верхние пуговицы лифа были расстегнуты, чуть обнажая белую грудь. – Лучше бы Мария одевалась, как подобает приличной девушке, а не… не потаскухе! – Последние слова она бросила девушке в лицо с такой ненавистью, что я едва не выдал себя. Хозяйка вышла на крыльцо, а Мария посмотрела на хлопнувшую дверь, немного постояла и, скорчив рожицу, повторила:

– А не потаскууухе! Ух ты! Ладно, будем приличными и добропорядочными, но, когда кот уйдет, мыши еще попляшут! Ха! – И с этими словами Мария пошла следом за хозяйкой на улицу.

Пьеса закончилась.

Я спустился в трактир за шляпой, плащом и сапогами и с удивлением обнаружил, что один из столов накрыт белой скатертью с фарфоровыми тарелками и серебряными приборами на ней. Стулья вокруг стола были расставлены так, чтобы хватило места всем, кто оказался в то время на постоялом дворе. Из серебряных канделябров торчали пока еще не зажженные, но настоящие восковые свечи, а из кухни доносился аромат вареной курицы. В углу за дровяным коробом никого не было – значит, нищенку выгнали в хлев, где, как я узнал, она спала по ночам.

Во дворе дул ледяной северный ветер, правда, снегопад, к счастью, закончился. Я заметил, что тучи опустились еще ниже. Вдоль ведущей к каретному сараю тропинки в снег были воткнуты зажженные факелы – на холоде их пламя чуть потрескивало. Возле распахнутых ворот сарая я увидел темную фигуру госпожи фон Хамборк – она поеживалась, отчаянно пытаясь согреться. Вдоль тропинки к кузнице и прачечной тоже стояли факелы. Туман на тропинках рассеялся и держался поодаль, словно испугавшийся огня зверь. Но он дождется и нападет: потухнут факелы, и туманная пелена принесет с собой сырость и кромешную тьму.

Когда я оказался в маленькой кузнице, там уже было тесно: возле гроба с заколоченной крышкой стояли Томас, Альберт и плотник, а позади них топтались трактирщик, Мария и пастор с Библией в руках. Все молчали. Священник доброжелательно кивнул мне:

– Петтер, поможешь нести гроб?

С четырех углов к гробу были приколочены лямки, я подошел к свободной и ухватился за нее. Томас с плотником взялись за лямки спереди, профессор оглянулся и спросил:

– Готовы? Отлично, тогда пошли.

Священник прошел вперед и вытащил из сугроба факел. Дверь кузницы оказалась слишком узкой, мы едва не застряли и от напряжения обливались потом, плотник тихо выругался, за что священник наградил его неодобрительным взглядом. Наконец мы протиснулись наружу, и процессия наша обрела торжественность. Хозяин с Марией тащили сзади подставки для гроба.

Я заметил, как из дверей прачечной выскользнула темная фигура, зашагавшая следом за Марией.

Высоко подняв факел, медленными размеренными шагами священник Яков направлялся туда, где стояла госпожа фон Хамборк, которая тщетно пыталась не подавать виду, что замерзла.

В порывах ветра на белом воротнике священника плясали темные тени, а полы сутаны развевались, так что фигура священника приобретала странные, причудливые формы. “Не приведи бог столкнуться с таким чудищем ночью – можно до смерти напугаться”, – подумалось мне. Я непрестанно повторял, что тот, кто идет перед нами, – человек Божий. Хорошо, что обычно он носил светскую одежду, а сутану с воротником надел только ради этого особого случая.

Возле ворот сарая наша процессия остановилась, священник развернулся, Мария с хозяином опустили на землю подставки, и мы на них поставили гроб.

Священник поцеловал висевший у него на шее серебряный крест и поднес его к гробу.

– Да благословит тебя Господь и сохранит тебя. Да озарит Господь лицо Свое для тебя и помилует тебя. Да обратит Господь лицо Свое к тебе и даст тебе мир. Аминь.

– Аминь… – повторили все стоящие у гроба, а священник открыл заложенную закладкой Библию и прочел:

– Это отрывок из священного Второго послания апостола Павла к Коринфянам, глава пятая, стихи четырнадцатый и пятнадцатый. “Ибо любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего”. – Якоб медленно закрыл книгу и серьезно посмотрел на гроб.

Мы ждали. От холода некоторых пробирала дрожь.

– Этот странник обрел покой вдали от дома, семьи и тех, кому был дорог, – неторопливо сказал священник, тщательно проговаривая каждое слово, – на чужбине, среди чужих людей, настигло его несчастье, приведшее к смерти. Срок нашей жизни в мире Божьем отмерен судьбой, но грусть наша безмерна и чувство несправедливости гложет нас, когда в Царствие Небесное уходит тот, чей жизненный путь, как кажется нам, прервался слишком рано. – Быстро взглянув на нас, священник удостоверился, что мы слушаем, и продолжал: – Но, возможно, Господь по-иному задумал нашу жизнь, и смерть – лишь проявление воли Его. Порой злоумышленники нарушают Божий замысел, но тогда восстает Он, чтобы исправить зло, и наш земной срок отмерен по усмотрению Божьему и Его воле. Возможно, отпущенное нам время скоро закончится, и агнцы будут отделены от козлищ, и праведники от безбожников. Возможно, день этот уже близок, и эта смерть и стужа – знамение, что вскоре мы предстанем пред Высшим Судьей.

Томас поднял вдруг голову и удивленно посмотрел на священника, и я заметил, что профессор вышел во двор без плаща. Проповедь продолжалась, а я разглядывал окружавших гроб.

Позади Томаса стояла госпожа Хамборк. Она наклонила голову, так что лицо оказалось в тени и выражения его я увидеть не смог. Прямо напротив меня стоял Альберт, печально глядя на гроб. К моему изумлению, щеки у него блестели от слез. Казалось, вместо того чтобы слушать священника, он сам читал какую-то беззвучную проповедь или, может, Альберт вел неслышную беседу с усопшим?