Собора – петицию Осия Кордубского от лица Собора и послание египетских епископов во главе с Афанасием Александрийским Римскому епископу. Точно таким же образом Ансельм ссылался на прецедент Четвертого Вселенского (Халкидонского) Собора, как на пример того, насколько важно хранить общение с Римским епископом, ибо «… Dioscorus non est dampnatus propter fidem, sed quia in dominum papa Leonem fecit excommunicationem»[198]. Действительно, именно так о Диоскоре Александрийском, который исповедовал монофизитскую христологию, высказался архиепископ Константинопольский Анатолий на пятом заседании Халкидонского Собора. Для Ансельма слова Анатолия Константинопольского были доказательством того, что он – верный и послушный сын Римской Церкви – осудил на Соборе перед папскими легатами нечестивого епископа Александрии, посмевшего осудить наместника Христова. Подлинного контекста эпохи, исторических реалий, связанных с Халкидонским Собором, Ансельм, вероятнее всего, просто не знал. Действительно, именно папа Лев, как известно, предложил Халкидонскому Собору наиболее удачную христологическую формулу, ставшую основной для соборного Ороса. К тому же папа Лев обладал колоссальным духовным авторитетом именно как преемник апостола Петра, что признавали Медиоланский Собор 451 г. и тот же Халкидонский Собор. Однако совершеннейшая каноническая самостоятельность Константинопольской Церкви проявилась на Халкидонском Соборе в полной мере тогда, когда 28-м каноном была проведена реформа «пентархии» и Константинопольскому архиепископу даровались права чести, равные правам Римского епископа. Причем в каноне говорилось о том, что прежние преимущества перед остальными архиепископами Римский архиерей имел по причине того, что Рим был старой столицей империи. Теперь же архиепископу нового Рима надлежало даровать такие же преимущества. О «преемстве Петра» в каноне Халкидонского Собора не говорилось ни слова и, хотя папа Лев был возмущен каноном и отказался его признавать, в Константинопольской Церкви, а также в других православных восточных Церквях 28-й канон получил авторитет наравне с остальными. Поскольку св. Лев Великий не признал 28-й канон, он не был включен Дионисием Малым в перевод канонов Собора на латинский язык и просто не был известен Ансельму Луккскому. Впрочем, даже если бы он и был ему известен, вряд ли бы Ансельм уделил ему внимание, ибо в вопросах экклезиологии, там, где речь шла о первенстве Римской Церкви, он был верным учеником Александра II и Григория VII. Поэтому для Ансельма Луккского традиционалисты в Италии – как приверженцы Кадала, так и сторонники Гвиберта – были не только раскольниками, узурпирующими епископскую кафедру, но схизматиками и врагами всей Церкви, ибо они восставали против наместника Христа. Вряд ли Ансельм осознавал принципиальную разницу между ними и византийскими христианами также, как и Григорий VII, хотя последний, а вслед за ним и Урбан II были к Константинопольской Церкви более снисходительны. «Собрание канонов» Ансельма, за исключением его учения о таинствах и о сакраментальных границах Церкви, в конечном итоге стало апофеозом выражения римско-католической экклезиологии.

Именно Ансельм стал в кульминационный период борьбы между Григорием и Генрихом выразителем тех идей, которые, несмотря на кризис папства в XIV–XV вв. и несмотря на противодействие ему в виде соборного движения, развивались в течение столетий и были доведены до своего логического завершения на Первом Ватиканском Соборе. Экклезиология, подобная доктрине Ансельма, основывалась на богословской традиции Римской Церкви, которая начала формироваться еще в V в. в эпоху Льва Великого и Геласия. По справедливому замечанию К. Кашинг и Л. Гамильтон, теократическая идея, которую провозгласил Григорий VII и которую отстаивал Ансельм, представляла собой приспособление идеи папы Геласия к нуждам своего времени. В условиях военно-политического противостояния со Священной Римской империей, в условиях борьбы за очищение Церкви – как его понимали Александр II, Ансельм и Гильдебрандт – геласиевская идея должна была превратиться в манифест. Этот манифест возвещал о том, что вся церковная институция, вся иерархическая конструкция должна основываться на абсолютной теократически понимаемой монархии Римского епископа как наместника и преемника апостола Петра, и наместника Христа[199]. Этот тезис не мог найти себе обоснования и оправдания в традиции Византийской Церкви, ибо, как уже отмечалось выше, для православного восточного богословия первенство Римского епископа было председательством любви, первенством чести, но никак не монархической властью. Еще св. Игнатий Антиохийский писал о том, что Римская Церковь председательствует в любви. Римский папа очень часто становился третейским судьей, к которому прибегали восточные епископы, он был защитником православной веры для византийцев на протяжении веков. Об этом писали такие отцы Восточной Церкви как св. Иоанн Златоуст, св. Максим Исповедник и св. Феодор Студит. Но Римский епископ не был для них монархом, не был властителем для тех, кто апеллировал к нему из Византии, ибо для православного восточного сознания духовный авторитет не включал, а исключал наличие юридически определенных и предписанных властных прерогатив. Именно поэтому законодатели и комментаторы византийского права не знали римского учения о священной власти Петра и традиционно признавали лишь первенство чести за Римским епископом. Это первенство чести с формальной точки зрения основывалось на том, что Рим был некогда имперской столицей. Византийская современница Ансельма Луккского Анна Комнина настаивала на том, что 28-й канон Халкидонского Собора передал старшинство Константинопольской Церкви как Церкви имперской[200]. Пуссен в комментариях к «Алексиаде», полемизируя с порфирородной писательницей, писал: «Кто любит, тот строит себе мечты. Этот канон… дарует Константинопольской церкви второе место после Римской». Доводы Пуссена не представляются серьезными, ибо, во-первых, он a priori обвинял Анну в наличии «схизматического духа», а во-вторых, текст 28-го канона говорит скорее в пользу царевны. Спустя несколько десятилетий после Анны византийский канонист Феодор Вальсамон, патриарх Антиохийский, формулируя в своих комментариях к Синтагме канонов основные принципы экклезиологии Православной Церкви, отводил 28-му канону Халкидонского Собора большое значение. Этот канон, давший Константинопольскому патриарху преимущества, равные преимуществам Римского епископа, демонстрировал наиболее явственно, что в рамках пентархии юридические привилегии патриархов могут меняться, ибо от них не зависит главный принцип православной экклезиологии – каноническое равенство всех епископов в священстве. Литургическое общение этих епископов и обеспечивает единство Поместных Церквей, в каждой из которых благодаря таинству евхаристии присутствует вся полнота кафоличности[201].

Главный вывод настоящего исследования заключается именно в том, что различные экклезиологические системы предопределили различие методов при толковании позднеантичных и ранневизантийских памятников церковного права, которые использовали Анна Комнина и Вальсамон с одной стороны, и Ансельм, а также его преемники вплоть до Грациана, с другой[202]. Следует подчеркнуть при этом, что Вальсамон признавал «Константинов дар» и ничего не имел ни против светской власти папы в Италии, ни против церковной власти папы над Западной Церковью. Последнее не оспаривалось даже Анной Комниной. Точно таким же образом ригоризм и ультрамонтанство Ансельма, основанное на принятии «киприановской» экклезиологии и «киприановского» учения о границах Церкви, были отброшены латинской богословской