Утром я вышла на кухню, ткнула пальцем в кнопку на кофемашине и юркнула под стол. За мной кинулись Фира и Муся. Я обняла мопсих.

– У вас, оказывается, прекрасная память.

Раздалось шипение, бульканье, потом голос Краузе:

– Кофеек!

Я высунулась из-под скатерти.

– Это мой!

Роза Леопольдовна уронила чашку и обернулась.

– Фу! Как вы меня напугали!

Я вылезла из укрытия.

– Простите, не хотела. Включила машину и на всякий случай спряталась. Вдруг опять взорвется.

Краузе взяла тряпку и начала вытирать пол.

– У нас все работает. И рулонка туда-сюда двигается. Ее Алексей повесил. А Какуан Какуанович починил агрегат.

– Просто отлично, – сказала я и взяла мигающий телефон.

– Что поделываешь? – осведомился Костин.

– А что я должна поделывать? – спросила я.

Раздался шорох, шепот: «Лучше я сам объясню», и в трубке раздался голос Захара:

– Привет.

– Доброе утро, – поздоровалась я.

– Вчера я долго не спал, думал, – заявил Рамкин.

– Хорошее дело, – раздался вдали баритон Костина, – голова должна соображать, она не только для еды предназначена.

– Бессонница напала, – продолжал компьютерщик, – и пришла мне в голову одна мысль. Полез я в интернет, стал изучать историю села Муркино. Накопал гору информации. Ты меня слушаешь?

– Очень внимательно, – заверила я.

– А почему ты молчишь? – удивился Рамкин.

– Потому что слушаю, – пояснила я.

– Обычно ты сразу спорить начинаешь, – укорил меня Захар.

Из трубки донесся треск, и я опять услышала Костина:

– Приезжай в офис.

– Уже выхожу, – пообещала я, – через пять минут.

– «Пять минут подожди, только глаза накрашу», – фыркнул Вовка, – ох уж эти женские «пять минут».

– Лампа не женщина, – заявил Рамкин, – она скоро примчится.

В глубочайшем недоумении я оделась, села в машину, без приключений выехала на проспект, и тут раздался звонок абонента, которого не было в моих контактах.

– Лампа, Стеклов беспокоит.

– Доброе утро, – ответила я.

– Прошу тебя! – продолжал Григорий. – Проследи, чтобы Вульф пришел на прием, и сама не проигнорируй вручение премии. Хочу хоть немного порадовать Макса. У нас с ним порой случались недоразумения. Твой муж получит Гран-при. Если вы не появитесь, весь праздник пойдет насмарку. Кха-кха! Уж не подведите!

– Обязательно приедем, – пообещала я.

– Очень надеюсь на это, – прокашлял Гриша.

– Ты простудился? – спросила я.

– Погода гнилая, – пожаловался Стеклов, – вроде весна уже, а по ощущениям хуже февраля. Я вас очень жду. Кстати! К статуэтке прилагается конверт. Озаботься забрать его у Вульфа. Ха-ха.

Через полчаса я добралась до офиса и спросила у Захара:

– Почему это я не женщина?

Рамкин оторвался от ноутбука.

– Не понял.

– Ты сказал Володе: «Лампа не женщина, она скоро примчится», – напомнила я.

– А-а-а, – протянул Захар, – ну… я имел в виду… что ты не красишься, на голове у тебя всегда причесон под названием «фейерверк в норе у ежиков». Одежда не гламурная, вместо шубы полупердончик из чебурашки.

Я посмотрела на Костина.

– Попроси его рассказать о деле, отложив обсуждение моей внешности.

– Ты сама спросила: «Почему я не женщина?», – стал оправдываться Рамкин, – я всего-то честно ответил.

– Захар, если человек при тебе скажет: «Ну и дурак же я», не стоит подтверждать: «Конечно, ты абсолютно прав», – отрезала я и села за стол.

– Во! – изумился парень. – Разве я произносил слово «дура»?

Костин поморщился.

– Рассказывай, что нашел.

Захар ткнул пальцем в клавиатуру. Экран на стене засветился.

– Перед вами картина крепостного художника Петра Фокина.

– На раме табличка «Село Муркино», – прочитал Костин, – «Возвращение Емельяна Радова из похода». И что?

– Дайте объяснить, – буркнул Захар, – давным-давно жил дворянин Емельян Федосеевич Радов. Он торговал всякой всячиной, денег много заработал. Был, похоже, грамотным и не дураком. Ему пришла в голову идея привезти из Индии товар, которого в России нет. Ну и поплыл он на корабле.

Я подняла руку.

– Вопрос можно? Захар, ты случайно Радова с Афанасием Никитиным не перепутал?

– Нет, – ответил Рамкин, – тот в тысяча четыреста шестьдесят восьмом году спустился по Волге из Твери в Астрахань, пересек Каспийское море, проехал Персию и через океан достиг Индии, где прожил три года. Домой он вернулся в тысяча четыреста семьдесят втором году. И спустя несколько лет написал книгу «Хождение за три моря». Это первое произведение русской литературы о путешествии, которое имело не религиозные, а торговые цели. Радов же двинул по стопам Никитина через несколько столетий. Он тоже вел дневник, куда методично записывал свои впечатления. В Россию Емельян привез ткани, драгоценные камни, всякое разное, открыл лавку. Похоже, дело у него успешно пошло.

– Я не знаток истории, – пробормотал Костин, – но разве дворянам разрешалось торговать?

– Манифест от первого января тысяча восемьсот седьмого года разрешил дворянам записываться в две первые купеческие гильдии, – объяснил Захар, – а с тысяча восемьсот двадцать седьмого года аристократы могли и в третью вступать. Эти законы позволили представителям дворянских, но нищих родов заниматься, как мы теперь говорим, бизнесом. Как следствие в России резко уменьшилось число дворян, которые жили в долг или попросту голодали. Радов как раз из таких князей-оборванцев. Ему досталась от отца деревня Зябликово.

– Молодой человек, похоже, вы тщательно проштудировали мой труд, – произнес густой бас.

– А вот и Емельян Федосеевич Радов, – обрадовался Рамкин. – Я его нашел и пригласил к нам.

Я повернулась к двери, увидела бородатого мужчину в косоворотке, брюках-галифе, сапогах и от неожиданности выпалила:

– Емельян Федосеевич Радов? Вы до сих пор живы и прекрасно выглядите?

Захар ехидно захихикал, а Костин пробурчал:

– Рамкин, теперь ты понимаешь, что Лампа, несмотря на негламурную одежду, является настоящей женщиной?

– Душа моя, я Радов Емельян Федосеевич, но не тот Емельян Федосеевич, который поплыл в Индию и вследствие ошибки капитана попал в какую-то другую страну. Название того государства мне неведомо.