Я снова задумался, как сказать то, что имею в виду.

– Я на экране – это не настоящий я. Не такой уж я нахал, во-первых, а во-вторых, они специально выпятили то, что я с Юга, – держу пари, каждое мое «ну, вы-ы-ы» они вставляли в монтаж, уж раз пять-то точно. Продюсеры делают из тебя персонажа.

А на самом деле вышло так, что эта причудливая ложь телевизионного мира пустила все вверх тормашками в моей собственной, настоящей жизни – потому что заставила сомневаться в само собой разумеющихся вещах. Тот ли я, за кого друзья меня принимают: блестящий повар-карьерист и шут-балагур… или я снова играю кого-то другого, возможно, даже того, кем они хотят меня видеть. Кто был настоящий «настоящий я»? Отсутствие внятного ответа на этот вопрос заставило меня принять слишком много дурацких решений и сжечь слишком много мостов. Вся эта затея с путешествием в такую даль на машине должна была помочь разобраться в том, кто я такой и чего хочу… но пока что откровения ко мне в очередь не выстраивались.

Я думал, что официантка давно перестала меня слушать, когда она вдруг сказала:

– Думаю, мы все играем разные роли для разных людей. Иногда мне кажется, собой можно гарантированно побыть, только когда ты совсем один и некого разочаровывать.

Мне осталось только расхохотаться и сказать, что вот уж правда так правда.

Я оставил на столике щедрые чаевые, потом пошел расплачиваться к кассе. Я был полон под завязку, притом что весь обед обошелся дешевле одного коктейля в час скидок в приличном оклендском ресторане.

– А Джуниор – на заднем дворе? – спросил я, привалившись к стойке напротив официантки.

– Ты знаешь Джуниора? – Она даже бровь подняла.

– Я тут недалеко раньше жил. Даже работал в этом самом ресторане как-то летом, когда еще в старших классах учился, – за фритюрницей смотрел. Моя первая настоящая работа на кухне.

Джуниор был тогда хозяином и ямовым этого заведения; лет ему стукнуло под пятьдесят. Огромный мужичина, вставал задолго до рассвета и принимался готовить «свиней дня». И пахло от него всегда таким душистым дымом.

– Нет, ну ты подумай! – обрадовалась она. – Нам твою фотографию на стенку надо повесить: «его показывали по телевизору» и всякое такое. Не люблю приносить дурные вести, милый… но Джуниор умер в том году. Никакой не сердечный приступ – вечно они думают, что дело в еде… Нет, это был рак.

Она сказала почти что «ррррэк», и я задумался, интересно, не подцеплю ли я обратно свой старый акцент, пока буду торчать тут, в городе: так сливочное масло без обертки впитывает вкус оставленных рядом лука и чеснока.

– Черт, как жаль это слышать. Он был… – тот еще сукин сын он был на самом деле, властный, вспыльчивый, да еще перфекционист, но ведь многие шеф-повара такие, прямо через одного, а он был настоящий шеф, пусть даже с узкой специализацией. – …он был что-то с чем-то, – в итоге закончил я.

– Он оставил ресторан ассистенту, – рассказала она. – Никто из детей семейным бизнесом заниматься не захотел; он знал, что они забегаловку просто продадут, вот и оставил ее Ти-Джею. Вот шуму-то было! Но теперь уже все устаканилось. Ты Ти-Джея знаешь?

– Нет, вряд ли. Смешно – я тоже Ти-Джей.

Теренс Джеймс Брайдон, если конкретнее, и хотя теперь меня все звали Терри, для семейства я навсегда останусь Ти-Джеем.

– Мир тесен. А где ты теперь живешь?

– В Окленде, в Калифорнии.

Хотя эти, на телевидении, все время ставили под моим именем на экране «Сан-Франциско». Ох, как они меня бесили. Кое-что из области высокой, самой что ни на есть новаторской кухни происходит именно там, на Восточном Заливе, где молодые шефы реально могут позволить себе открыть собственный ресторан – ну, хоть кто-то из них может. Я, например, не мог, потому и решил разжиться деньгами на телешоу, а вместо этого схлопотал скоротечную славу и кучу неприятностей. И по той же причине принял приглашение на семейное сборище в этом году: три тысячи миль от теперешней жизни – очень привлекательная дистанция.

– Калифорния… – протянула она и даже не добавила стандартного «страна садов и фруктов», за что я был ей чрезвычайно благодарен.

Я как раз и был из тех «фруктов», которые обычно под этим подразумевают. Я и на шоу-то попал не в последнюю очередь потому, что продюсерам был нужен парень под два метра, вчерашний школьник, футболист, спец по южной кухне и шеф-гей в одном лице. (Я ведь даже не гей, я би, но в реалити-шоу бисексуальная ориентация канает, только если ты хорошенькая женщина.)

– И что же тебя привело к нам, назад? – спросила тем временем официантка и выглядела при этом действительно заинтересованно.

– Семейное сборище, – я выдавил ухмылку. – На Западном Побережье приличного бананового пудинга не достать.

Ближе всего к мечте, помнится, оказалось выпускаемое на заказ ресторанное мороженое со вкусом бананового пудинга. И только-то.

– Верю сразу. Ну, хорошего дня. Заглядывай еще, перед тем как взять курс на запад.

– Всенепременно.

Я не стал ей объяснять, что пешком обойду Меркурий по экватору ради еще одного обеда в «Виллардсе». В конце концов, для тех, кто здесь живет, барбекю – дело обычное, такое же обычное, как хорошие бурритос на Западном. В общем, я просто сказал спасибо и вышел, и только колокольчик над дверью прозвонил по мне.

На дворе жара снова облапила меня, точно какое-нибудь любвеобильное чудище. Воздух шел волнами, искажая пейзаж, как плохое стекло, – так зной танцует над летним асфальтом. Вытерев пот, чтобы он не лился в глаза, я решил сходить за угол, посмотреть на яму – сколь бы соблазнительной ни казалась сейчас машина с кондиционером. Барбекю в открытой яме занесено в Красную книгу как исчезающий вид даже здесь, в Северной Каролине; старые ресторанчики закрываются, новых мало, и, несмотря на уверенность, что со времен моего краткого ангажемента в роли мастера фритюрницы там ровным счетом ничего не изменилось, я все равно хотел поглядеть на эту достопримечательность – пока вообще еще можно.

Но не успел я завернуть за угол, как встал на месте будто вкопанный. Мужчина в измазанном сажей комбинезоне шел мне навстречу из-за ресторана, промокая лоб и шею грязной белой тряпкой.

Я глядел на него, не отрываясь, – потому что это был… я. Родинка прямо под правым глазом. Кривой нос, сломанный и не вправленный как следует после одного матча в старших классах. На носу красовались заляпанные очки, да и весу в парне было фунтов на двадцать, а то и тридцать больше (в основном они приходились на основательное пивное брюхо), но единственная настоящая разница заключалась в длинных каштановых волосах – и это притом, что у меня были точно такие же, пока я их не обкорнал и не перекрасился в блондина.

Я отшатнулся, а его встреча с доппельгангером, видимо, ничуть не удивила.

– Ага, – сказал он, – вот уж не думал, что мы тебя еще тут увидим.