Андрей Григорьевич вздохнул и посмотрел на стол. В полировку можно было смотреться почти как в зеркало. Неудивительно, что Асина подруга не отрывала от стола взгляд. Женщины.

Не так давно на столе лежало большое стекло, под ним – рабочий календарь и прочие мелочи, которые он привык иметь под рукой, не захламляя рабочую поверхность. Заехали с Асей на работу сразу после больницы. Пока он отбирал нужные документы, Ася сидела, нахохлившись, на краешке кресла у стены, как раз там, куда сегодня пристроилась Наталья. Он спешил, как мог, дежурный врач убеждала оставить Асю на ночь в больнице, чтобы «понаблюдать». Слово вызвало у него приступ ярости, жену безуспешно «наблюдали» три года. Проще всего было бы обложить «специалиста» матом, но он сдержался. На этот раз доктор была союзником, которого нельзя было терять. От врачей зависела жизнь внука. Он, как мог, объяснил врачихе, что покой и хороший сон – это все, что может сейчас помочь. Врачиха сверкнула желтыми, как анализ мочи печеночного больного, глазами, но согласилась отпустить, вручив рецепт успокоительного.

– Почему мы здесь? – потягиваясь, спросила Ася. – И когда уже ты уберешь со стола стекло? Что это за совок…

Его словно ударили под дых. Резко, с оттяжкой, как били в армии. Ася была с ним в больнице, видела, как Сережку вывозили на каталке из операционной.

Он смотрел в недоумевающие, ясные глаза дочери и видел, что она действительно ничего не помнит. Точно так же начиналась болезнь у жены…

– Ну что ты молчишь? – спросила Ася. – И глаза выпучил, как… лягушка. Бумага потерялась?

Он никогда не был слабаком, шел по жизни высоко подняв голову. Не уступал никому и ничему. Недаром говорили, что Пилипчук что танк прет, не свернуть. Тот еще… танк. Разжижились, ослабли коленки, бешено задергался глаз. Он стоял посреди черного, как гроб, кабинета и чувствовал, как прошлое возвращается.

Все началось после рождения дони. Сначала жена просто плакала, ночами лежала без сна, уставившись в потолок. По утрам забывала покормить Асю, с отсутствующим видом ходила по дому в ночной сорочке. Он отдал Асю в круглосуточные ясли, научился застегивать крошечные пуговицы. Готовить он умел всегда. Мать об этом позаботилась. Недаром батя ее фельдфебелем называл. Строила и сына, и мужа, который любил ее беззаветно. Отец пережил мать всего на три месяца. Почти разом обоих похоронил.

Потом жена начала забываться. Сначала по мелочи, забыла выключить электрический чайник. Он купил другой. Потом еще. Он купил чайник со свистком. Вернулся один раз домой, на газовой плитке вонял прогоревший почти до копоти чайник. Жена сидела на кресле перед телевизором. Глаза неживые, как у снулой рыбы. Под поддернутой наверх губой скалились давно не чищенные зубы. Небольшие дыры в памяти разошлись в прорехи, и только тогда он пошел по врачам. В Киеве обошел всех, кого мог. Там и выяснил, что подростком жена была на учете. Попытка суицида. Не успокоился, перевез семью в Москву. Снимал в Подмосковье дом-развалюху, работал как вол и возил жену по специалистам.

Когда все кончилось, уехал с Асей в Мурманск. Исколесили с доней весь Союз. Хорошие строители нужны везде. Только от себя не убежишь…

Андрей Григорьевич тряхнул головой и гневно посмотрелся в расплывчатое отражение на полированном столе. Разнылся, как баба! Хуже! Бабы и те не сидят сложа руки. Непростая у Аси оказалась подружка, тот самый омут, в котором черти водятся. Права Наталья, права чертова дочь. Всё возможно, если точно знаешь свою цель. И если готов заплатить за содеянное сполна. Все остальное – дело техники, а техника – идеально отточенный инструмент любого мало-мальски стоящего снабженца в эпоху развалившегося социализма и тотального дефицита.

Пилипчук снял трубку телефона.

– Да, Андрей Григорьевич, – ответила секретарша, – какие будут указания?

Кнут и пряник, подумал начальник областного отдела здравоохранения Анисимов Иван Сергеевич, сначала кнут, а потом пряник. Только так.

Он справился с одышкой и прожурчал в трубку мирным, изрядно приправленным медом голоском:

– Ошибки случаются, дорогая моя Полина Александровна, я прекрасно отдаю себе в этом отчет.

Главный врач детской больницы номер два подавила вздох и торопливо кивнула, словно Анисимов мог ее видеть.

– Да, – сказала она в трубку.

– Речь о другом, – задохнулся Анисимов и торопливо проконсультировался с запиской.

«Ч» это или «Г»? Послал же бог кому-то фамилию. Варчас? Варгас? И почему Сережа, не Сергей? Несолидно звучит, словно подаяния просишь, Сереженьке, на хлебушек. Ах да, больница детская, речь, скорее всего, идет о ребенке. Ну и почерк у градоначальника, сразу видно, лично писал, не через секретаря. Должно быть, кто-то из знакомых, и уж точно не мелкая сошка, иначе не стал бы просить. Впрочем, «просить» и «Николай Дмитриевич» – две вещи несовместные. Приказать. Велеть. Вот наши глаголы. Отдать распоряжение, вызвать на ковер. А подчиненный стоит навытяжку, как попка, а в штанах хвостик трясется. Туда-сюда, туда-сюда. Противно, жуть. А что делать? Демократия, мать вашу за ногу.

– Алло? – сказала Полина Александровна, автоматически отмечая, что диспноэ[1]у начальника походило на инспираторное[2]. – Иван Сергеевич? Все в порядке?

– Да-да, – раздраженно выдохнул Анисимов, – не надо меня торопить.

Может, и экспираторное диспноэ, засомневалась Полина Александровна, по телефону не разобрать. Прослушать бы вживую.

– Иван Сергеевич, простите за вопрос, – сказала она, – вы у доктора давно были?

– Что? – удивился Анисимов. – Это как вас понимать?

В воздухе запахло кнутом.

– Одышка у вас, – сказала врач, игнорируя сигнал.

– Моя одышка – мое личное, никого не касающееся дело. – сказал Анисимов тонким, мальчишеским голосом.

– Здоровье наших граждан – наше общее, государственное дело. – Полина зацокала языком, не без удовольствия возвращая плюху, с которой начальник начал разговор по телефону.

– Согласен-согласен, – зажурчал Анисимов, – но в данном случае речь идет немного о другом. От общего к частному, так сказать. Наша с вами задача, чтобы вверенный нам пациент Сережа… м-м-м… Варгас как можно скорее выздоровел и вернулся к обеспокоенным его судьбой родственникам. Беспокойство в данном случае самая понятная, я бы даже сказал, самая естественная реакция. Не так ли, дорогая Полиночка Александровна?

– Мы одинаково внимательно относимся ко всем нашим пациентам.

– Похвально-похвально, – сказал Анисимов, – со временем все будет именно так. К сожалению, наша жизнь требует порой более тонкого, я бы сказал, индивидуального подхода. Приведу пример. Финансирование в этом году урезали опять, не знаю, о чем они там все думают. Мы, со своей стороны, конечно, сделаем все, что в наших силах, чтобы обеспечить нормальное функционирование больниц и поликлиник, но будет очень и очень трудно. Придется подходить к каждому, я подчеркиваю, к каждому подведомственному учреждению со своей… частной меркой. И вы можете представить, Полиночка Александровна, как нелегко будет сделать выбор между двумя замечательными коллективами, скажем, между второй детской и областной. К слову, первая детская получит по максимуму, и не потому, что они лучше, у них больше больных или по какой-то другой объективной причине. Нет. Вы не хуже меня знаете, кто там работает. Разумеется, мы позаботимся в конечном итоге обо всех. В рамках отпущенных финансовых средств. Но кто-то получит больше, кто-то меньше. Такова жизнь.