– Как прошло? – спросил он.

– Нормально, – сказала Наталья и тихо, так чтобы слышал только отец, добавила: – Сказали, что с «тельцем будет все по первому разряду».

– С чем? – вздрогнул отец.

– С тельцем.

– Цинизм человеческий не имеет предела, – сказал отец и посмотрел на нее прозрачными, словно выцветшими глазами.

С улицы прибежала запыхавшаяся Ольга Федоровна, на платье темнели под мышками круги.

– Машина пришла.

Отец тяжело, как безногий, оперся на Натальино плечо. Наталья напружинила спину и повела его к выходу.

Неизвестно, каким было обслуживание по второму разряду, но «по первому» все произошло достаточно быстро и безболезненно. Три не очень трезвых мужичка, каких можно встретить у пивного ларька, на этот раз чисто выбритые и в чужих костюмах, ловко погрузили гроб на украшенный искусственными цветами грузовик. Четвертый мужик, небритый, но зато в своем костюме, подошел к отцу, безошибочно вычислив его среди группы.

– Гроб закреплен на рельсе, грузовик будет ехать очень медленно. Все будет хорошо.

– Вы что, намекаете, что можете потерять гроб с телом моей жены? – спросил отец.

Мужик одернул пиджак и выкатил грудь дугой.

– Я понимаю ваше состояние и приношу глубокие, искренние соболезнования, – скороговоркой оттарабанил он, – почитаю своим долгом сообщить, что все будет в порядке.

Отец смутился, с подозрением оглядел стоявшего навытяжку мужика, глаза выпучены, небритые щеки втянуты внутрь.

Грянула медь. Заиграли похоронный марш. Из-за долгого ожидания, или из-за чего-то еще, получилось нескладно и фальшиво.

– Зачем это? – Лицо отца исказила мучительная гримаса.

– Пилипчук заказал! – перекрикивая трубы, крикнула Ольга Федоровна.

По одному взгромоздились на грузовик. Наталью и отца посадили у изголовья открытого гроба. Слева от Натальи села Ольга Федоровна. Остальную часть заняли венки. Народ набился в трестовский автобус.

Небритый мужик дал последние указания, три нетрезвых мужика подняли борта грузовика. Стало казаться, что их заключили в коллективный гроб. Грузовик просигналил и медленно тронулся с места. Оркестрик выдал прощальную, почти жизнерадостную трель и умолк. Стало тихо и пусто.

Грузовик шел медленно, но его редко обгоняли. Наталья, не отрываясь, смотрела на мраморный мамин лоб и острый, мертвый нос. Время потеряло смысл, превратилось в склеенное наспех кино. Сжались и пропали куски, неестественно удлинились и тянулись вечность другие. Сгрузили на землю гроб, маму закрыли крышкой. Приколотили крышку на два гвоздя, как дверь. Опустили гроб в яму. Вокруг поднялась непонятная суета. Наталья отвернулась от маминого гроба и посмотрела на отца. Хватая ртом воздух, отец сидел у края ямы безвольным мешком и дрожащими пальцами вытряхивал на ладонь валидол. Наталью окатила волна душной злости, захотелось рывком поднять отца за воротник. Поднять и закричать ему в лицо. Громко и ясно.

«Это не ты умер от больного сердца! Умерла мама, у которой даже валидола никогда не было!»

Наталья подошла к отцу, забрала лекарство и вытряхнула на ладонь таблетку. Отец взял ее влажными, липкими пальцами и сунул в рот. На его лице появилось незнакомое, благодарное, слегка заискивающее выражение. В голове у Натальи забились дальние колокола, во рту возник странный, металлический привкус, будто она снова облизала насос Женькиного велосипеда. Всю свою жизнь Наталья добивалась отцовского одобрения. Мечтала сделать что-то такое, что поставило бы ее в один ряд со старшей сестрой, пошла в институт, старалась так же хорошо учиться, подумывала обесцветить волосы пергидролем. В жизни все оказалось гораздо проще, единственное, что было нужно, – это чтобы отец полностью от нее зависел. Зависел, как животное зависит от дрессировщика, как заключенный – от милости надзирателя.

Наталья погладила отца по плечу и подошла к яме.

Горсть земли упала на крышку маминого гроба с жутким, глухим звуком.

У обочины на въезде в Читу на потрепанном ветрами и непогодой железном листе красовалась надпись: «Нефть – это черное золото». Было непонятно, откуда взялась надпись, нефти в Читинской области не было. Женя провела три недели в непролазной тайге с геологической экспедицией. Грубые резиновые сапоги стерли в кровь ноги, грязь въелась в руки, под ногтями постоянно красовалась траурная черная рамка. От укусов комаров вспухла шея и почему-то уши. И тем не менее Женя чувствовала себя так, как не чувствовала никогда: сильной и молодой. Небо по ночам было набито звездами, о существовании которых она не имела раньше понятия. Дым костра пах сосновыми шишками и свободой.

Койка в общежитии была временной, пока решался вопрос с будущей квартирой. Главный говорил, что ей неслыханно повезло, в это трудное время молодому специалисту неслыханно получить квартиру сразу после устройства на работу.

Женя сходила в душ на первом этаже, переоделась в чистую одежду. Еды не нашлось, поэтому чайник ставить не имело смысла. Женя решила перекусить на вокзале, после покупки билетов, и выскочила на улицу.

Светило низкое, еле теплое солнце, после дождя по обочинам набрались лужи. На автобусной остановке дремал мужик. Женя пошарила по карманам в поисках мелочи и нашла старый билетик, дешевая тусклая бумага, край надорван прямо по зеленым цифрам. Женя разгладила талончик на руке, совместила цифры и быстро подсчитала. Привычка была старой, еще детской. Надо было сложить три первые цифры и сравнить их с суммой трех последних, если две суммы совпадали, то билетик считался «счастливым». Счастливый билетик нужно было немедленно съесть. Обычно Женя сплющивала билет в крошечный комок и быстро глотала, стараясь не думать о том, в скольких руках он побывал. Билетные рулоны печатаются и скручиваются автоматами, возражала Ната, троллейбусные билеты «съедобнее» автобусных, а самая «вкусная» бумага живет в тетрадках, она белая, и ею можно порезаться.

Мгновение Женя держала счастливый билетик в руках. Какой дурак это выдумал? Кому нужно бумажное, фальшивое счастье, особенно теперь, когда в ее жизни наконец-то появился крохотный островок стабильности. Совсем скоро у них с Ромкой будет свой дом. Женя улыбнулась и разжала пальцы. Талончик слетел с раскрытой ладони, мотая надорванными краями-крыльями, приземлился на расстоянии плевка от скомканной сигаретной пачки, стыдливо уткнувшись счастливой стороной в землю. Женя развернулась и зашагала в сторону почты.

Женя показала паспорт женщине под табличкой «До востребования» и в обмен получила квадратик заклеенной телеграммы. Писем не было.

Женя в сотый раз перечитала текст телеграммы и ничего не поняла. Буквы складывались в слова, но смысл продолжал ускользать.

Мама. Мама. Мама. Слово вырыло в мозгу рваную дыру.