Напоследок они решили взобраться на Сюрю-Кая. Вершина, как и все на Карадаге, была небольшая, всего 507 метров, но — островерхая и величественная.

На любую гору можно подниматься разными маршрутами, они нашли самый плохой. В другом месте можно было подняться относительно легко, а они — продирались через заросли, забирались на карнизы, потом спускались, так как дальше не было хода. Где-то они попали на покатый склон. Люба была чуть выше и левее Ивана. Росточек, за который она схватилась, вырвался из земли. Она упала на живот и стала медленно сползать вниз к краю обрывающегося склона. Она не видела ситуации сзади и не испугалась. Испугался за неё Иван, он распластался на мелких осыпающихся камнях, и ему повезло — нога нашла опору. Ладонь левой руки он подставил под скользящую ногу Любы, её нога нашла опору, перестала скользить, Люба перебралась на участок правее и полезла дальше.

Ладонь была немного поранена об острые камни — пришлось обвязать её носовым платком. Когда Люба увидела проступившую через платок кровь, она удивилась:

— Ой, Вань, ты где это?

— Ободрал о колючий кустарник, — ответил Иван.

Дальнейший путь оказался лёгким, и они вскоре были наверху. На вершине их более всего удивили не открывающиеся просторы, а то, что вершина, снизу казавшаяся острым монолитом, на самом деле представляла собой нагромождение огромных камней. Было ощущение, что они, словно муравьи, находятся на вершине песчаной кучи и вершина вот-вот расползётся под ними.

Они немного постояли, перевязали ладонь чистым Любиным платком, а из окровавленного платка и палки сделали флаг. Установив его, стали спускаться. Спуск прошёл легко, так как они попали на пологий маршрут, который не смогли найти на подъёме. Придя домой, они стали в бинокль отыскивать флаг, но не нашли его: то ли ветер свалил его, то ли бинокль был слабый.

Отпуск подошёл к концу, нужно было возвращаться домой, но они твёрдо решили, что на следующий год они обязательно вернутся. Однако, они не знали, что тогда, в 1979 году, крымские власти летом приняли решение об организации на Карадаге заповедника, но сразу руки не дошли, и весь бархатный сезон и бухты, и горный массив в последний раз были открыты для свободного доступа. Теперь только бакланы и орлы свободно летают и наслаждаются красотами.

Глава 36

Чем ближе был момент выхода на работу, тем тревожнее было на душе у Ивана. Он не знал: как вести себя с Надеждой. И ещё он опасался, что Надежда могла рассказать о случившемся Лене и он станет объектом молчаливых насмешек окружающих. Опасения оказались напрасными, его радостно встретили и долго расспрашивали о лагере, в том числе Надежда. Когда она улучила момент поговорить наедине, он с удивлением узнал, что его «приключения» с Зиночкой сарафанное радио донесло и до неё. Более того, по интонации и словам он понял, что её оценка не только удивлённая, но и одобрительная.

— Наслышаны, наслышаны, товарищ Лукин, о вашем поведении. Хвалю, — с загадочной улыбкой сообщила Надежда.

— О каком поведении? — сразу не понял Иван.

— Я про Зинаиду Павловну Сорокину, медсестру.

Иван очень удивился: оказывается, его «медсестричку Зиночку», в отличие от него, знают не только по имени, но и по отчеству, и по фамилии. Он хотел что-то сказать, но Надя не дала ему и перевела разговор на другое.

В первые дни после возвращения Ивана она так поставила себя и задала такой тон общению, будто бы ничего в мае между ними не произошло и они добрые друзья. Иван мучился — самый ли разумный выход остаться друзьями? Неодолимая сила тянула его к ней, а гордость нашёптывала ему, что унизительно быть рядом с женщиной только по её милости, но надежда снова тихо заползла внутрь. Свои слова о невозможности общения, которыми он предварил объяснение в любви, он не хотел вспоминать.

Чем больше он узнавал её, тем более восхищался. В простых вещах он находил необычное. Постепенно Надя приобрела над ним власть, которую он уже не оспаривал и, что поначалу было ему самому странным, даже не имел желания оспаривать. Он провожал её до дома на улице Лесной, когда она разрешала. Она так и говорила:

— Товарищ Лукин, разрешаю вам сегодня меня проводить.

Она брала его с собой в магазины после работы. Он был счастлив просто быть с ней, но однажды тихо поинтересовался:

— А зачем я тебе?

— Как зачем? Ну не я же из всех своих последних дамских сил должна таскать сумки.

Она управляла им как ребёнком, а он был послушен. Сумки были вовсе не тяжёлые, да и покупали они чаще какую-нибудь мелочь: то перчатки, то хлеб или сладости. Могли просто глазеть на витрины. Ивана поражала та искренняя радость, которая её охватывала, когда иной раз она видела какую-нибудь забавную мягкую игрушку или милую рожицу на открытке. «Смотри, какая прелесть!» — говорила она. Заметив его равнодушие к такого рода вещам, она спросила:

— Тебе что, не нравится?

— Не знаю. Я понимаю, когда смотришь как заворожённый на «Девятый вал» или «Джоконду», а лубочное искусство меня оставляет равнодушным.

— Товарищ Лукин, ты ничего не понимаешь в искусстве.

Один раз они зашли в универмаг, Надя стала что-то искать. Не доходя до нужного ей места, Надя повернулась и, уперев ладонь в грудь Ивану, сказала:

— Тебе со мной нельзя. Мне надо купить одну вещичку. Погуляй тут, я тебя найду.

Она направилась к прилавку нижнего женского белья, а он забрёл в отдел кухонных принадлежностей. Когда они снова встретились, Иван сиял от радости:

— Пойдём, я покажу замечательное средство для похудения.

Подойдя к витрине, Надя посмотрела на ложку с дырками и усмехнулась:

— Деревня, это называется шумовка. Ей пену снимают. Но оригинальность мышления у вас есть.

Хождение по магазинам включало в себя и болтовню на парковой скамейке, и бесцельные прогулки, и мороженое. За мороженое она платила всегда сама. Иван к этому привык, но это неизменно его огорчало. Однажды, получив эскимо и сдачу мелочью, Иван нагнулся и спросил в окошко:

— Девушка, я вам три рубля давал, ещё два рубля нужно.

— Молодой человек, я вам всё отдала — ищите в карманах.

Перебранка результата не дала — женщина успешно отбрёхивалась изнутри. Тогда Иван достал ещё одну купюру в три рубля, порвал её на мелкие кусочки и бросил их внутрь киоска со словами: «Извините, немного намусорил». Окошко киоска молчало, видно, на этот выпад внутри аргументов не нашлось.

Надежда уже не первый раз убеждалась, что тот, которого она