(в зависимости от национальности и состояния) чуть-чуть дороже.

Век пораженных в правах. Город выброшенных на берег. Словно списанные корабли, все мы судна с развинченными нервами. Офицеры бронетанковой бригады становятся водителями местного маршрутного такси, а в кабаре «Черная роза» швейцаром работает наш бывший сенатор. На кухне «Эрмитажа» готовит ни много ни мало губернатор, а влиятельные в прошлом адвокаты теперь подносят ему лук и картошку. Экс-депутаты плетут корзины, а принцессы годятся разве что на разнос кофе. Профессора продают сигареты, и однажды, проходя мимо той же «Черной розы», я вижу веселого и пьяного Вертинского, который кричит: «Ах, сколько великолепных лакеев, услужливых метрдотелей и шоферов повыходило из нашей знати!» Прохожие осуждающе смотрят на него, а я нет. Всех этих людей я тоже не жалую. В случившейся Гражданской войне, в развале страны все мы виновны ничуть не меньше, чем захватившие власть большевики. Более того, мы допустили вековым бездействием своим, мы только и допустили, что это дерьмо сумело захватить власть. Выходит – мы были еще хуже этого дерьма…

– Ты вот это имеешь в виду?

– Да…

– А где здесь про Константинополь?

– Дайте найду…

В Константинополе я встречаю самых разных сухопутных и морских офицеров, греков, англичан и французов. Сипахи, сенегальцы, шотландцы. Всякий раз натыкаясь на солдат других стран, я стараюсь опустить глаза – мне стыдно за то, как я одет. Мою форму теперь украшают лишь заплатки и дыры. У многих из нас от грязи и бедности заводятся вши. Солдатам, конечно, проще – эти твари с нами давно, но вот барышням приходится нелегко. Хотя все без исключения русские женщины изображают, будто бы стригутся наголо без сожалений, я прекрасно понимаю, что потеря волос для женщины гораздо страшнее, чем утрата Родины. Турки называют такие прически – «русской головой». Впрочем, на моду влияет не только наш слабый пол, кое-что привносим и мы, беглые офицеры. Подглядывая за нами, местные франты щеголяют в одеждах с будто бы споротыми погонами. Элементы поражения тотчас становятся последним писком. Кроме этого, мы дарим Константинополю веселье: любовь к купаниям и вкусной еде. Великое принуждение к наслаждению: тысячи русских женщин становятся местными проститутками, а десятки наших доблестных офицеров наркоторговцами, которые объясняют туркам, что в курильнях и кальянных можно забываться не только гашишем, но и героином, который приносит с собой великая армия Врангеля.

– Куда ты в конце концов попал?

– Я оказался в одном из лагерей в Галлиполи…

– Сколько всего было лагерей?

– Три: в Галлиполи, в Чаталдже и один в Греции, в Лемносе.

– Гражданские были там же?

– В Галлиполи да. Сестры милосердия, дети, но немного – большинство осталось в Константинополе.

– В каком количестве?

– Не помню. Кажется, около шестидесяти пяти тысяч человек. И еще тысяч пять детей. Толком никто не знал…

– Чем они там все занимались?

– Кто чем. Работали грузчиками, продавали шнурки. Математики шли в ресторанные кассы, а про более-менее красивых женщин я вам уже рассказал.

Турки натурально сходили с ума от наших баб…

– Но, значит, поселился во временном лагере в Галлиполи?

– Верно.

– И что за жизнь там была?

– Помнится, вы обещали доказать мне сегодня, что я шпион.

– Я спрашиваю тебя, что за жизнь там была?!

– Жизнь была самая скверная. Галлиполи – голое поле. Первые дни мы спали на земле и кормили собою скорпионов и змей, затем разбили палатки. «Квартиры» семейных офицеров больше напоминали разрушенные бомбардировкой здания: оливье из наваленных камней, досок и палок.

– У тебя было такое же?

– Нет, что вы! Я о подобном мог только мечтать – у меня же семьи не было, поэтому я спал в палатке.

– Ну и чем вы там все занимались? Вы начали строительство новой жизни или собирались вернуться?

– Единственным нашим постоянным строительством, гражданин начальник, было расширение кладбища. Гробы, венки…

– И на этом всё?

– Ну почему же всё? Мы соорудили сцену, поставили десять рядов длинных и кривых скамей и…

Построили театр. Выступают жены и дети. Кое-кто из офицеров. Ставят Гоголя, посягают на «Три сестры» и «Вишневый сад». Глупо, но, похоже, даже в самых не приспособленных к этому условиях русский человек пытается жить. Дают «Маскарад» – спектакль, премьера которого случилась в Петербурге в революционные дни, когда публика бежала на представление натурально под свист пуль. Все тогда смеялись и не понимали, что открываются кулисы не проходной комедии, но великой драмы…

Теперь здесь, на чужбине, казалось бы, самое время открыть глаза, но нет – мы умеем обманываться в любых обстоятельствах! Все эти бесполезные постановки вызывают в людях преступный энтузиазм. Впрочем, иногда сюда прихожу и я. Заняв последнюю скамью, я смотрю на сцену и ожидаю, что вот-вот случится сюрприз. Я почему-то верю, что конферансье непременно объявит, что прямо сейчас на сцене выступит непревзойденная Вера Нестеренко! Не знаю почему, но я отчего-то твердо убежден, что Вера взяла именно этот сценический псевдоним. Однако проходит день, два. Я смотрю на сцену, где топор рубит дерево и лопается струна, но, как и когда-то в Гатчине, Вера, с которой мы простились, сойдя на турецкий берег, не появляется…

– О, смотри-ка, Нестеренко, я нашел про театр!

– Да, я же говорил вам, что не вру…

Для особо заблудившихся открыта изба-читальня. Внушительная библиотека собрана из книг, которые, оказывается, мы привезли с собой. Сей факт меня совершенно обескураживает – вместо того, чтобы тащить драгоценности (если есть), консервы и предметы быта, которые здесь могли бы пригодиться, эти люди перегружают корабли книгами! Многие с восторгом рассказывают об этом, считая подобное поведение проявлением лучших человеческих качеств, я же считаю это форменным безумием. Нашим беглецам не хватает здравого рационализма. В сущности, они не более чем позеры! Сперва эти люди теряют страну, потому что годами читают книги, а затем берут те же книги в эмиграцию, вероятно, чтобы перечитать…

– Ты писал этот дневник там или уже в Советском Союзе?

– Там, гражданин начальник, там…

– Значит, ты хочешь убедить меня, что у вас там, в Турции, не армия была, а театральный кружок? Что на Родину ты не собирался и с английскими офицерами не общался?

– Ну может, и общался когда-то в каком-нибудь кабаке, но разговоры эти были совершенно праздные. К тому же совсем скоро я оказался в Галлиполи, а там… считай, пустыня! Бедный ландшафт, например, способствовал проведению футбольных матчей. Нас было так много, что мы устраивали настоящие турниры, в конце которых всех футболистов собирали, чтобы сфотографироваться с каким-нибудь генералом, например Кутеповым…

– Ты тоже участвовал и фотографировался?

– Боже вас упаси, гражданин начальник! Вы видели, как я хожу? Какой из меня футболист?

Я и правда не фотографировался, но одну из тех съемок