И снова у него эрекция. Это вообще нормально? Как часто это происходит? Как он с этой дубиной передвигается?

— Обязательно тебе, Катенька, постоянно испытывать мое терпение?

— Не понимаю, о чем ты…

Я действительно слегка потерялась в своих мыслях, когда Тарский подошел. Сейчас смотрю в его глаза только потому, что он удерживает пальцами мой подбородок.

— Не понимаешь? Или не хочешь понимать?

— В голове не укладывается лишь то, что делаешь ты!

— Не укладывается, я уложу.

— Да… — выдыхаю, ощущая, как мое дыхание отбивается от его губ, настолько близко он в какой-то момент подбирается. — Да? — только со второй попытки получается придать голосу нужную интонацию.

— Да. Как только прибудем на место, — заверяет почти мягко, и у меня по коже мурашки бегут. — А сейчас собирайся. Посадка на рейс меньше чем через два часа.

Отпускает и отходит к шкафу, а мне едва удается устоять на ногах.

Хороший крючок. Я заинтригована. Разве пояснения Тарского не стоят того, чтобы отправиться в…

— Куда мы там летим? — интересуюсь уже совсем другим тоном.

— На месте узнаешь, Катенька.

— Оф, — надувая щеки, возвращаюсь в свое обычное состояние. — Какой ты трудный!

— Собирайся.

— И перестань меня дразнить «Катенькой»! В шутку тогда просила, хватит издеваться.

Таир поворачивает голову и вновь пригвождает меня взглядом. Мой рот инстинктивно захлопывается. Да так резко, что зубы стучат.

Только сейчас, имея возможность без давления собственных эмоций вглядеться непосредственно в его глаза, понимаю, что я ошибалась. Смотрит он сегодня совсем иначе.

— Собирайся, — повторяет и отворачивается.

А я заторможенно моргаю и словно в трансе выхожу из комнаты.

Карловы Вары, Чехия,

35 км от границы с Германией.

— Можешь не распаковываться, — раздает указания Таир вечером того же дня, после заселения в гостиницу. — Мы здесь ненадолго. Максимум три дня, и дальше двинем.

— Дальше — это куда?

Раздраженно проталкиваю ногой ставший на моем пути чемодан и пробираюсь к окну. Снова чувствую себя узницей. За стенами высотного здания жизнь, красота и свобода. А я рассматриваю все это через стекло. Решеток нет, зато этаж убийственный. Если сигануть наружу, не только руки-ноги сломаешь, но и хребет.

— Мы договорились, что таких вопросов ты не задаешь, — ознобом на спине оседает суровый голос Тарского.

Дергаюсь и нервно сжимаю штору, прежде чем круто обернуться к нему.

— Мы договорились? Что-то я не помню такого! Помню лишь то, что ты собирался мне по прилету все объяснить.

Таир на мое выступление реагирует в своей обычной манере — холодно и безразлично.

— Вернусь, поговорим.

— Что? Ты уходишь? Прямо сейчас? Куда?

— Возникли неотложные дела.

— Ну-ну… Ни минуты покоя! Херр Ланге-стальные яйца! — сердито бросаю в его невозмутимое лицо. Прежде чем следует какая-то реакция, не скрывая возмущения и едкого сарказма, добиваю вопросом: — Ты правда думаешь, что я стану сидеть здесь и покорно ждать твоего возвращения?

Немного побаиваюсь очередного столкновения. Однако этот страх гуляет где-то на периферии сознания. Другие эмоции, куда более обширные и безумные, не позволяют ему пробиться на поверхность.

Чего угодно жду, но только не того, что происходит в реальности.

Этот железобетонный монолит Тарский приближается, обвивает руку вокруг моей талии, притискивает к груди, делает несколько широких шагов и забрасывает меня на кровать. Все это идет по знакомому сценарию, но дальше… Дернув мою руку вверх, прижимает запястьем к кованому изголовью.

Холод по коже. Давление. Щелчок.

Приоткрывая губы, заторможенно гляжу в пляшущее в зеленых глазах пламя.

— Ты… — выдохнув, замираю.

Метнувшись взглядом к руке, со свистом вдыхаю.

Черт подери! Так и есть! Тарский приковал меня наручниками.

— Ты в своем уме? — эмоции взрывной волной из груди выталкивает. Вновь на русском распинаюсь, ломая всю конспирацию. Голос с каждым словом повышается. — Представляешь, на что нарываешься? Да я тебя… Я тебя… — так как вторую мою руку Таир удерживает там же, рядом с пристегнутой, добраться к нему могу лишь зубами. Слабо соображая, что творю и чего добиваюсь, пытаюсь укусить за щеку или подбородок. Однако едва удается скользнуть по колючей щетине, Таир отстраняется. — Устрою тебе после этого… — намереваясь задеть ногами, лишь воздух ступнями толкаю. — На всю жизнь запомнишь! Меня! Меня одну на всю жизнь запомнишь! Имя мое проклятьем считать будешь!

Больше всего злит, что он никак не реагирует. Спокойно отстраняясь, оставляет меня биться в жалких и бесполезных потугах освободиться. Проходит к багажу и принимается там что-то искать. Я все это время не прекращаю выкрикивать угрозы. Когда же слова заканчиваются, от бессилия визжу. Зажмуриваясь, задействую весь допустимый диапазон.

Не замечаю, когда Тарский возвращается. Чувствую лишь то, как прогибается матрас… От неожиданности умолкаю и, сдавленно сглатывая, хватаю воздух. Резко распахивая глаза, сталкиваюсь с потемневшим взглядом. Ощущаю жесткое давление пальцев на подбородке. Два отрывистых удара сердца, и на мой рот ложится плотная клейкая лента.

Несколько секунд просто смотрю на Гордея. Точнее, до жжения в глазных яблоках и боли в мышцах таращусь. Он же без слов вновь отступает и, не глядя на меня, выходит из спальни.

Пока я пытаюсь отдышаться и хоть как-то упорядочить происходящее, в гостиной звонит телефон.

— На месте. Не очень. Нет. Я говорил, что она станет проблемой. Да… Да. Нет. Разберусь.

Может ли человеческий гнев быть сильнее?

Познаю неизведанные высоты. Я в бешенстве!

Тарский же возвращается в спальню и придавливает мое расплывающееся сознание скупым и равнодушным указанием:

— Постарайся не дергаться.

В ответ могу лишь пронизывать его свирепым взглядом и прерывисто, с отчаянной злобой дышать. Не дергаюсь только потому, что тело в каком-то оцепенении находится. Мышцы будто задеревенели, налились горячей тяжестью, сделали меня остывающей гипсовой куклой.

— От наручников ты самостоятельно не избавишься. Никто тебя не услышит. Никто в номер не войдет. Продолжишь дергаться, серьезно поранишься.