— Странная у тебя… ненависть…

Как же приятно его дыхание щекочет мою кожу… Как же сладко ощущаются поцелуи… Только бы не останавливался никогда… Только бы длилось вечно…

— Да… А у тебя от нее срывается сердце… Я же чувствую… Ты такой большой… Таи-и-и-р-р… Ох, Боже… Ты такой огромный и так реагируешь… Что это? Я нравлюсь тебе? Я очень сильно тебе нравлюсь! И ты, взрослый суровый мужик, не можешь с этим справиться!

— Заткнись.

— Заткнусь, но я… Я все знаю…

— Ничего ты не знаешь.

— Я тебя в этой чертовой Европе доведу до греха…

— Кусай уже, и будем в расчете.

— Не будем… Кусаю…

Собираюсь лишь слегка, для приличия, прихватить зубами ту самую красивую линию шеи. Но, едва ощущаю вкус его кожи, будто с катушек слетаю. Обхватываю Тарского ногами, с тягучим стоном страстно прижимаюсь, ловлю по всему телу вспышки удовольствия и со всей дури вгрызаюсь зубами. Попутно прохожусь ногтями по спине. Только никакая это не месть… Все это совершаю с дикой жаждой плотского наслаждения, которое, чувствую, только он способен мне дать.

На физическую боль и прочие неосторожные действия с моей стороны Гордей отзывается с привычной сдержанностью. Хрипло и горячо выдыхает мне в плечо и, обхватывая ладонями под грудью, давит на ребра. Сердце удваивает эту мощь, с обратной силой бросаясь на амбразуру.

— Соблюла свои интересы, Катенька? — спрашивает, когда, разжимая зубы, принимаюсь смачно лизать травмированную кожу.

— Еще нет… Еще… Со-бляду… Со-блядь… Ах… Соблюду!!! Еще не все, Гордей… Далеко не все… — всасываю так, как делал он с моей шеей.

Повторяю в надежде, что ему понравится, настолько же, как понравилось мне. Хочу, чтобы ему было приятно… Очень хочу!

— Присоска, блядь…

Редко ругается, но тут очевидно, что стальная выдержка его подводит. Меня это страшно воодушевляет и неимоверно распаляет. Не скрывая страстного желания, дерзко покусываю и жадно сосу его влажную кожу.

Наивно полагая, что смогу удерживать Тарского одними лишь ногами, спускаю ладони ему на грудь. Сердцебиение ловлю. Кажется, только так могу отследить всю силу его возбуждения.

Да… Да… Да-да-да!

Мне очень вкусно. Ему очень нравится.

Ошибки быть не может.

Издавая странные голодные звуки, с разгорающимся аппетитом вбираю все доступные ощущения. Соль и терпкость, сладость и остроту, неповторимый жар и тугую плотность.

Когда возникает необходимость наполнить легкие воздухом, вдыхаю его запах. Вдыхаю и быстро-быстро тарахчу:

— Ты здесь с кем-то спишь?

Озвучиваю и понимаю, что мне крайне важно это знать.

— Мы приземлились девять часов назад.

— Спал после Москвы? — незамедлительно исправляюсь.

— Не твое дело, — отрубает и прокладывает по моему плечу очередную цепочку влажных и страстных поцелуев.

— Значит, нет? — настаиваю, извиваясь. Оттолкнуть не пытаюсь, просто ощущений чересчур много, чтобы сохранять неподвижность. — Скажи ты… Скажи же…

— Нет, — выталкивает Тарский сердито.

Замирая, довольно улыбаюсь в плывущий перед глазами потолок. Шумно вдыхая, беру новый разбег.

— Спи со мной, — шепчу горячо.

Таир тяжело выдыхает и притискивает мои плечи к столешнице. Несмотря на все мои попытки удержать, отстраняется. Взглядом дополнительно припечатывает. По ощущениям, крепче рук это действует. Окатывает полыхающей темнотой. Пока я стараюсь сохранять естественную ритмичность дыхания, к груди соскальзывает. Так смотрит, будто физически касается. Это не оценка на пригодность, я ведь знаю, что уже нравлюсь Тарскому. Все ему подходит. Очень даже… Однако сейчас он будто сражается со своими желаниями. И хоть делает это все еще достаточно выдержанно, замечаю, как высоко на каждом вздохе поднимается его грудь, вижу этот безумный хмель в глазах, каждой клеточкой своего тела чувствую одуряющий вал похоти, который он пытается остановить.

А я хочу, чтобы обрушил. Очень хочу!

— С головой все в порядке? — безусловно, злится на мою откровенность.

Не любит он такие разговорчики. А я просто по-другому не умею. Говорю как есть, долго в себе держать не получается.

— Лучше всех!

— Сейчас тормозни, Катенька, — выдыхая, задерживает дыхание. Грудь и плечи будто шире становятся. Каменеют в одном положении. — Я серьезно. Тормози.

— Почему, Гордей? Почему нет? Из-за отца, да? — допытываюсь я.

Кажется, чаще, чем сейчас, мое сердце попросту не способно биться. Да не только мое, ни одно человеческое не способно!

— Из-за тебя.

— Врешь… — выталкиваю обиженно. — Знаю, что хочешь меня…

— Я не сказал, что не хочу, — спокойно отбивает он.

— Что тогда?

Тарский снова глубоко вдыхает и склоняется ближе.

— Портить жалко, — выдыхает с теми редкими нотками мягкости, которая задевает сильнее любого физического раздражителя.

На контрасте с тоном еще ярче взглядом опаляет и, смещая ладонь, жестко сжимает мою шею. Пугает и подавляет — все как обычно.

— Поздно… — смело этот жгучий взгляд принимаю.

Со своей стороны, без опаски, чересчур много отдаю. Не знаю, как и когда получилось, только Тарский уже рубцом на сердце лег. Красной меткой эту оголтелую мышцу прожег. Что это за чувство? Откуда? Зачем?

— Совсем ты, Катенька, рамсы попутала, — тут его голос будто чужим становится. Слышала, как подобным отцовских бойцов чихвостил. Ко мне же впервые таким тоном загоняет. — Два пальца сожму, дышать не сможешь. Не боишься? Знаю, что боишься.

— Это я-то? Ни капельки! Бойся лучше ты меня…

— Катя…

— Просто…

— Просто прекрати говорить. Просто закрой рот.

— Я так не умею… — надуваю губы, потому как это единственная часть тела, которой он пока еще позволяет мне шевелить. — Таи-и-и-р-р…

Едва растягиваю эти звуки, он сминает пальцами сбившуюся под моей грудью сорочку. Зажимая в кулаках тонкую ткань, дергает в разные стороны и попросту располовинивает по всей длине.

Громко охаю… Тут уж действительно страх за показную браваду вырывается. Злюсь на то, что все снова идет не так, как я хочу!

Ладонь без какой-либо сознательной связки вверх взлетает. Однако хлестануть Тарского по щеке не удается. Он перехватывает запястье и резко отводит. Со стуком обратно обе руки к столу пригвождает.